limurk

Наш путь пешком из Алупки через весь Симеиз в гости к Кошке занял не более часа. Все сплошь путеводители кричат об обилии занятных особнячков и шикарных дач, но толковых карт – минимум, да и на них упомянуты только виллы Ксения и Мечта. Обе влачат нищенское существование в тщетном ожидании реставрации.
           

С местного пляжа и с моря я тщательно созерцала Диву и на четвёртый день упорной фокусировки взгляда в районе переносицы, наводящего ужас на соседних купальщиков, узрела торчащие ввысь разнокалиберные груди и смутный пучок волос на источенной сколиозом спине.
                     

Подъём на скалу, вслед за добрым десятком муравьишек с фотоаппаратами, стоил знакомства с ветром-ловеласом, срывающим кофточки, и картинками с выставки умиротворённого Айвазовского.
         

Обратно мы сдуру поползли вдоль волны по валунам, чуть не утонули объектив и не инициировали непреднамеренный заплыв, поэтому шустро вернулись к цивилизованным аллеям и закупоренным со всех сторон строящимся замкам.

Сегодня (в Одессе) спускались на пляж по длиннющей деревянной хлипкой лестнице. На вальяжном отдыхе отчего-то всплывают детские ощущения – августовская Алупка с каждодневными походами на море по спутанным и замусоленным ступеням, общеукрепляющие пробежки на восходе вдоль карикатурной набережной и какое-то сумасшедшее (вели\красно)речивое солнце.
       

Никак не соберётся прыгнуть в воду гигантская лягушка, а местный огненный кавказец, окружённый черноглазыми и рыжеволосыми женщинами, называет кафе в честь неповоротливого земноводного. По вечерам над жалким клочком суши, покрытым галькой, усеянным сплошь и рядом суматошными купальщиками, дивно изгаляется в ирландско-еверейско-аргентино-классических мелодиях скрипач.
                         

Мне иной раз кажется, что я живу среди святых. Они никогда не убегают из Синтона накануне рабского тренинга, защищают диссертации, непринуждённо обзаводятся традиционными семьями, не перетягивают канатов, успешно манипулируют, отменно переносят жару, не устают от людей; вообще, не утомляются, несмотря на то, что ложатся после полуночи, а встают чуть свет, пять дней в неделю проводят в офисе; пишут хорошие стихи и поразительные сказки, романы и повести, сочиняют пронзительную и трогательную музыку, умеют рисовать, общаться, владеют в совершенстве компьютером, иностранными языками и собственным настроением; справляются с реальными, а не с игрушечными, задачами, зарабатывают деньги, не задаваясь вопросом «а на какие шиши?», едут в Испанию; не проваливают американскую программу «Акт в поддержку свободы», не испытывают постоянного чувства вины перед отцом и матерью; не боятся секса, проявляют исключительное благородство, с лёгкостью воплощают задуманное, реализуют амбиции, считаются с чужими желаниями и обожают детей. Тяжело жить в идеальном мире!
                

На мой взгляд, Кастанеда – выдающийся выпуклостями вперёд мистификатор, фальсификатор и иллюзионист. Тиранам и деспотам, млеющим в тоталитарном режиме, следует прописывать, как пилюли, «Активную сторону бесконечности» своим подданным. А «Второе кольцо силы» оптимально подходит для решения демографических сложностей перенаселения.
    

Курильщиков считают самоубийцами. Самоубийцей можно назвать любого вполне здорового человека – он, так или иначе, неуклонно вредит себе: нервничает, изводится рефлексией, фанатично верует, живёт в мегаполисе, поглощает колбасу и сласти, смотрит телевизор и отравляет существование собственных супругов и отпрысков.
         
                         

Мне повезло с библиотекой и родителями, с детскими впечатлениями и восприятием Воронцовского парка. В восемь он казался мне грандиозным и немыслимо ландшафтно-шикарным. Во дворце воодушевляли зимний сад, львиные террасы и восточные комнаты.
               

Возвращение к сентиментальным воспоминаниям чревато искажением. Галерея Айвазовского – невзрачная и крошечная, платаны с пальмами – привычные, источники и фонтаны – блёклые. Ближе к тридцати значимое вырастает из бесспорно нового, а не из щепетильно, любовно исследованного прежде. Почему отношения, набирая силу привязанности, теряют мимолётную притягательность? Точно так измождённым, из(маз\вяз)анным разноцветными салфетками сдаётся Ласточкино гнездо, вдрызг пропахшим пахлавой и баклажанами по-корейски, засиженным красно-коричневыми распахнутыми телами, запихивающими излишки плавок меж ягодицами и придерживающими болтающиеся в районе пупка расстёгнутые бюстгальтеры, – Новый Свет, когда-то такой тихомутный и неброский, лучезарный бухточками, вдохновляющий штормом, завораживающий ароматом осетринного шашлыка и персиков, киношными пейзажами и чудовищностью мытья головы в солёной воде.
                     

В радужном мареве помнится отпуск на лодочной станции, на даче с иллюминатором возле Галицинской тропы – прогулки по ней бесплатно превратились в обычай, как и можжевеловые походы аллеей грома.
          

В тот год – то ли одиннадцатый, то ли двенадцатый – даже постоянное отсутствие пресного разлива не испортило удовольствие пешего путешествия из Судака по серпантину, а ЮПИ органично вписывался вместо сахара в сливовый компот.

Несмотря на то, что на родительской кухне висит ещё дедовская плитка, добротная, жёлто-зелёная с цветочками, наша вместительная шкатулка в Славянске остаётся для меня образцом оптимального расположения вещей, уюта и крепости… духа. Сколько бы дифирамбов я не пела маме и папе, они достойны большего. Прощая мне разбитые лбы и коленки, умудряясь благополучно разрешить сколько-нибудь спорную ситуацию, нагружая меня ответственностью и никогда не пытаясь сделать выбор вместо меня, одаривая меня самым ценным, что я имею, – чаяниями, знаниями, планами, утопиями, фантазиями, фантомами, они верны самодостаточности и щедрости, мои мужественные волшебники с улицы Великанов.

Продолжение по-прежнему сочиняется.