limurk | Entries tagged with петербург

Случается иногда удачный Киев – тих’омутный, туманный, малолюдный, уютный… такой я оченно люблю! Но порой Город – путанный и суетливый. Например, поздней осенью. И нынешний зимний такой… всё-таки дом – это место, где всегда рады, где ждут, где можно, наконец, звонить и свободно передвигаться по знакомым улицам… где не покидает мощная уверенность в том, что в случае неприятностей (которые, как известно, переживаются тяжелее несчастий), оберут и подогреют.

Даже передвижение в отёкших ногах облегчается неизбывным ощущением близости. Дом для меня – родные люди… не столько присутствующие зримо, сколько чувствуемые на расстоянии: достижимые мобильно, виртуально, внутристранно. Дома не пугает отсутствие денег, накатывающая полуобморочная усталость, колющая тревожность.

Готовая взорваться от душащего раздражения, пытаюсь представить наихудший вариант развития событий, как избавление от давящей извне жизни. Нескончаемый неровный перестук в голове – резать нити не то, что жилы! А простывшие мостовые и тротуары сжёвывают побегушками паранойю, выплёвывают вязкими лужицами, скручивают ветрами, стаивают непривычной после северных над(су)гробий оттепелью.

Время медленно. Мушесонный декабрь длился год. Сумятица впечатлений последних четырёх дней растянулась на месяц. Период, отпущенный самой себе на отключение\закукливание кончился, надобно соображать, что дальше, но куда запропастились желания? Только панический страх свербящей боли, растирающей в пыль.

Отсутствие внятной идеи коротания энного числа часов до поезда гонит в ближайшую кофейню – названивать Марго, прихлёбывая капучино, потом на Почтовую площадь – слушать увлекательные новогодние приключения Касумко под эспрессо с миндалём и парой-тройкой ромоглотков.

А вечером сваливаюсь на купейную полку безвольносмятым пальто, чтобы снова ехать… ехать… ехать… на Рождество к родителям… принимать экзамен в Харькове… встречать новый год по муромскому календарю с Маргошкой в столице… ввязываться в коллизии... искать уединения… отказываться думать.
А фото слетели, поэтому при желании можно посмотреть ТУТ:
http://www.facebook.com/media/set/?set=a.120932104644376.19734.100001827624639&type=3

Вот Гатчина в окаёмке северного пейзажа прельстила меня военной, отчасти средневековой, строгостью линий; сожжённой и не отреставрированной ещё галереей; лазоревой парадной спальней с невнятных размеров постелью в духе Марии-Антуанетты, на которую матушка Мария Фёдоровна дышать-то боялась, не то, что ложиться; подземным ходом с волнующим эхо; трогательным уединённостью храмом, завершающим винтовую лестницу…

При активно демонстративной арелигиозности, по-детски непосредственные проявления веры меня задевают и оцарапывают под веками до сентиментальной сырости – я замерла просто, наблюдая, как втихомолку, погружаясь в интимную невесомость, переставая телесно существовать, со свечой в руке, крестилась Вика.

Я обожаю людей… изучать. Но – избранных, странных. Питер вынудил меня держаться рядом с группой по причине ограниченности в средствах. Меня удручала необходимость сопричастности малознакомой и безынтересной в общей массе стае. (Само)ирония срабатывала с перебоями. Любвеобильную (впереди сидящую в автобусе) парочку периодически хотелось запихнуть в звуконепроницаемый мешок – я за проявление эмоций, паче позитивных, мне чуждо ханжество, но лицезреть оторвавшихся от родителей трудных подростков (когда речь идёт о более чем половозрелых людях) со всеми вытекающими истериками, неистовыми перетягиваниями мнимого одеяла, с жаждой бестолкового мятежа бунта ради, много часов подряд… вызывает приторную тошноту. Разумеется, я не исключаю собственной неприкаянной, – как следствие, завистливой, – одинокости ). Среди скучной, малозанятной публики, мне по-настоящему импонировала только одна барышня – Виктория: исключительной живостью, ребячливой искренностью, мужеством (её мутило до зеленоватой бледности, но держалась она стойко, без нытья и жалоб)… Понимая, что с Викой меня не связывают ни общие взгляды\сказки, что разговоры наши никогда не закрутятся около затёртых до дыр, как излюбленный ношенный халат, но по-прежнему разноцветных, чудотканных тем творчества, искусства, (бес\над)сознательных переживаний сквозь мутное стекло, я всё одно испытывала невозмутимую умиротворённость от общения с ней – такой неиспорченно открытой, жадно-впечатлительной.

Дорога домой всегда означает не столько конец, сколько начало нового этапа, это путь пере(недо?)осмысления, судорожный поиск ориентиров…

А фото слетели, поэтому посмотреть можно ТУТ: http://vk.com/album5181095_125457157

Нынче, просыпаясь в половине восьмого в заливаемой прохладным подсолнечным светом тёплой сковороде-постели, с трудом припоминаю, что небо Питера блёкло серело ближе к одиннадцати.

3 января Пушкин встречал нас сливающейся стеклянной шаровой белизной облаков и деревьев, единением Царскосельского лицея и Екатерининского дворца, заснеженными павильонами, рыжими стенами – ощущением грандиозного обмана, потому что горсти цветного янтаря, разбросанные рисунками, удручали избыточной аляповатостью, пардоньте мой испорченный вкус!

А фото слетели, посему можно посмотреть ТУТ: http://vk.com/album5181095_125381114

2 января обедать нас повели в… политехнический институт. Долгонько блуждая по коридорам взад-вперёд, спускаясь-поднимаясь по боковым лестницам, мы добрели, наконец, до типично просоветской столовой (в дуэте с нашей гостиницей без названия они бы недурно спелись), где подали, впрочем, вполне приличный – главное, горячий! – суп, сносное второе и неизбывный компот.

По дороге в Павловск меня приятственно разморило, так что даже навязчиво-протяжный голос сопровождающей воздействовал усыпительно. А на дворе вся такая царственная, сливочно взбитая аккуратными сугробами, задумчивая ранними сумерками в строгом (по-английски) парке, ленивой барынькой раскинулась зима – та самая, к которой банным листом прилепился эпитет «русская».

Внутреннее убранство очередной резиденции Павла не изумило меня, искушённую в поездке изысками, жаждущую лёгкости и простоты, скромностью.

Но каков размах! Во Франции – Лувр и Версаль. Причём, последний был построен, отчасти, в связи с тем, что первый бесстыдно загадили нечистоплотные монархи да их подданные. В Петербурге – в «немытой и нищей России», на болотах, – по нескольку дворцов на каждого императора! Вот она – славянская гигантомания!

А фото слетели, при желании можно посмотреть ТУТ: http://vk.com/album5181095_125379901

Трёх часов едва хватает, чтобы кончиками ногтей прикоснуться к сокровищам Эрмитажа.

Ирония, приют отшельника (в переводе с французского) каждодневно полон шастающими туда-сюда, паркет заёрзан ошалелыми шлепками бахил.

Ещё с детства, после посещения римского зала Юпитера, множественных скульптурных галерей, балюстрад, сохранилось у меня стойкое ощущение погружения в обрусевшую античность.

Картины, статуи, саркофаги, витражи, лепка, предметы старины, гостиные, салоны, библиотеки, каминные, опочивальни, буфетные, столовые, тронные, бальные – малахитовые, блёклые, красные, синие, розовые, коричневые, мраморные, деревянные, сквозные, тупиковые, крохотные, громадные, с претензией на дивное разнообразие, одинаковые в нагромождении деталей, помпе, роскоши, отсутствии хоть какой-либо свободы воображения…

Фоном – помимо неистребимого раздражения, вызываемого гидами – стойкая убеждённость нежелания родиться венценосной особой, жить среди несметного числа бессмысленно дорогих безделок, где не спасает даже наслаждение искусством подлинным, до потери пульса… до спёртого в зобу дыхания… с ног сметающим.

С моей-то тягой к минимализму, одиночеству чистого пространства, в котором я готова терпеть книги – и только!

Я не сильна в живописи. На счету моём несколько галерей – Айвазовского в Феодосии (в возрасте двенадцати годков обрушившаяся поразительным видением моря, зря я отправилась туда ещё и после двадцати: подтвердила излюбленную гипотезу моей невестки – не стоит очаровываться, чтобы потом не разочаровываться), Третьяковка в Москве, ошеломившая Врубелем, музей изобразительных искусств Пушкина (я тогда заболела импрессионистами, Моне, Мане, Дега, Ренуаром, Гогеном, Матиссом, Пикассо, Кандинским), Киевский художественный с привезённым Гойя да муниципальная Харьковская с урывками Шагала и Модильяни. А в Зимнем я с неделанным любопытством лицезрела только Рембрандта, Тициана и да Винчи.

Всё смешалось в хаотичном калейдоскопе – купола Новодевичьего смольного и Николобогоявленского (храма моряков), Таврический дворец Потёмкина и площадь искусств, Поцелуев мост (сопровождающая нас дама с претензией на эстетический снобизм заставила влюблённые парочки не только целоваться), Аврора и Дворцовая набережная…

А фото слетели... ТУТ http://www.facebook.com/media/set/?set=a.120461568024763.19497.100001827624639&type=3

ТУТ http://vk.com/album5181095_125264674#/album5181095_125264674

А моя соседка по номеру всё время жалуется – пришлось напугать её историей своей богемной невменяемости, но в заключение, в соответствии с требованиями психологов, вывести на позитив: в целом, я адекватная, в университете преподаю математику.

Утром первого января, собираясь нервно-молниеносно, потому как чуть не проспала завтрак, что при моей сверхпунктуальности, кошмароподобно, да и отсутствие полноценного новогоднего банкета безотказно сказывается на ощущении голода, обрушиваю на кафельный пол все пузырьки-мыльницы. В столовой умудряюсь из-за сущего пустяка поругаться с полковником из нашей экскурсионной группы, подавиться кашей, разлить кефир, выронить сосиску, перевернуть тарелку пюре...

Как встретишь – так и проведёшь? Украинский новый год настиг меня, морозно-хмельную, в автобусе, по дороге в гостиницу, 2011 обещает движение – по ликвидации последствий маленьких катастроф?

Замертво спящий Михайловский замок сгладил мимолётные недоразумения ощущением кладбищенского равнодушия – сродни безразличию капель-минут, насыщающих лету. Павел I когда-то выстроил сразу две резиденции по соседству. В роковом замке он прожил сорок дней, тут же был задушен. Нелюбимый сын Катерины взошёл на престол поздно – после сорока, правил всего четыре года, четыре месяца и столько же дней. Не мудрено, что ведущим призраком моего путешествия стал именно этот император – меня поселили в 444-ом.

Я подошла к воротам раньше своих спутников – послушала таинственные стоны-вздохи вековых стен.

Потом долгонько изучала сцену полтавской битвы на боку памятника Петру, Михайловский дворец, театр, богемный литературный подвал-кабак, почёсывала нос Остапу Бендеру – на удачу.

Отобедали, как и давеча, в «Аппетите» и отправились исследовать Юсуповский особняк с роскошными парадными покоями, домашним театром (там до сих пор спектакли, с аутентичных стульев девятнадцатого столетия во время представлений снимают чехлы), музыкальной гостиной, прозрачной акустикой (в чём убедились, прослушав русскую народную песню на импровизированном концерте), портретами хозяек. Женщины семьи Юсуповых обладали дьявольским везением: непринуждённо выскакивали замуж – и не единожды! – по любви, наследовали состояния, блистали в свете, под светом и над... безрассудными прелестями.

Условное солнце сменили картинно разбросанные в воздухе цветные фонарики. С девчонками-юристками из Киева часа полтора бродили по Невскому с открытыми ртами мимо Казанского собора, не обращая внимания на душещипательный холод; пританцовывали на рождественской ярмарке, любуясь фигуристами-любителями на катке возле театра русской драмы.

Как тут не заглянуть в(на?) «Север»? Не напиться жгучего кофе с фирменными пирожными и шикарными десертами? Мммм…моё излюбленное сметанное желе с клубникой и миндальной прослойкой!

А фото слетели... ТУТ http://www.facebook.com/media/set/?set=a.120461568024763.19497.100001827624639&type=3

ТУТ http://vk.com/album5181095_125264674#/album5181095_125264674

Очередная пытка заснеженных троп закончилась в… тюрьме.

Почему для неуемного параноедального естества внутрях не существует смирительных рубашек?

Камеры, в которых морили революционеров, велики и просторны, поболе отдельных наших квартир. С моей жаждой уединения после суточного пребывания среди себе подобных – наилучший необитаемый остров: для похудеть-почитать-пописАть. Может, ну её, гостиницу?.. Здесь и коридоры светлее.

Только карцер внушает лёгкие опасения. Впрочем, на бунтарства не осталось ни сил, ни страсти, авось пронесёт!

Наша старушка разошлась, разматывая цветастый клубок истории: разумеется, посягать на жизнь помазанника божия – кощунство, ну а Максим Горький – величайший писатель современности, почитаемый даже в Америке, уходит вместе с эпохой. Любопытно, куда?

Обед прошёл на ура – до последней макаронины. Папа избаловал нас кулинарными изысками, но студенческий быт когда-то приучил меня ценить всякое домашнее – борщи, котлеты, рис и печёнку. Псевдосемейная жизнь, правда, вскрыла мнимоаристократические потребности кушать эвфуистически – как творить. Но опосля сыроколбасной сухомятки, и примитивный суп в радость, и хлеб с майонезом.

Новый месяц скошенным профилем сдувал с себя марево тучи. Тенденциозная проводница на обратном пути раздосадовала меня путанными россказнями о балерине и Ленине – мы трижды наблюдали балкончик, откуда последний проповедовал «многотысячной» аудитории (напротив поместилось бы с полсотни тел впритык). Гидов нужно выбирать по голосу – из неприлипал и неотстранённых тюфяков. А я в детстве мечтала пророчествовать на финском в… Эрмитаже. Забавно! Моя маман когда-то не поступила в Ленинградский университет, но училась в Москве, а я пробовала покорить мать городов русских – в итоге, осела во второй столице.

До нового года остаётся несколько часов – бегаю вокруг деда мороза, только бы исполнил желание: согреться!

На Невском капельки-лампочки сочатся фиолетовым – грущу, вспоминаю Касумко, Ха-а, Каллинку, Светловика, Воробышка, Крайза, Ваньку – 2010-ый переломный, и, что греха таить, счастливый, потому что полный: чувствами, событиями, чудесатостями-полосатостями. Совсем как Город – игристый, блистательный, просветлённый и мрачный, выстуженный, потерянный… «по лезвию строки» продолжается жизнь. Из крайности в оную. Из угла в угол по всё расширяющейся (или моя очередная иллюзия?) уборной. От мягкой перины к оконным решёткам, от рубленных стёкол через спирт, жгущий царапины, в небо – предоргазменное, в фейерверках. От соли, выжигающей зрачки, в волны, захлёстывающие миррой… от автобуса с шампанским и щедрыми на угощения соседями на Дворцовую площадь с традиционным боем курантов, российским гимном, растекающимся по губам брютом, но неизбежностью выдыхающегося времени… невозможностью заткнуть его, как бутылку, пробкой.

А фото слетели... ТУТ http://www.facebook.com/media/set/?set=a.120461568024763.19497.100001827624639&type=3

ТУТ http://vk.com/album5181095_125264674#/album5181095_125264674

Абсолютно колючий дикобраз-холод ощерился на ступни, ладони, щёки. Термометр насмешливо демонстрирует: минус десять, а сапожки с овчинкой и чернобуркой кажутся тоньше картона

– замша отсыревает.

Добежали кое-как до собора Петра и Павла под дребезжание бабульки-чичероне в ушанке – любоваться саркофагами в императорской усыпальнице: из розового камня для Александра II и Марии Александровны – мало реформатору пряничного Спаса на крови, из белого мрамора – для всех остальных,

делать «великолепные фото могилы последнего русского царя»,

слушать духовное пение «Отче наш» акапелло – богатейший звук, акустически взвешенный, медитативно-саднящий, такой убедительный даже при моей декларативно-воинствующей арелигиозности.

А фото слетели... ТУТ http://www.facebook.com/media/set/?set=a.120461568024763.19497.100001827624639&type=3

ТУТ http://vk.com/album5181095_125264674#/album5181095_125264674

По Благовещенскому мосту – прямо на остров. Нева разделена Васильевским (Лосиным по-фински – а я ни одного рогатого не видела!) на рукава, залив, стало быть, – кринолин. Улицы, даром, что не каналы (по первоначальному видению Трезини), по-прежнему называют линиями.

Выворачиваю шею, разглядывая сквозь мутные стёкла подворотни, пытаясь лицезреть квартиры Врубеля и Куинджи.

Останавливаемся у оградки осунувшегося Летнего сада. Не выращивают больше в оранжереях ананасов, не варят щей с солёными фруктами по излюбленному рецепту Катюши Второй, не готовят крыжовникового варенья с орехами… Выслушиваем длинную тираду гида, пересыпанную Ахматовой, о скромном дворце Петра I в два этажа, снимаемым Горчаковым в качестве дачи. Оказывается, сохранность голландской плитки – первоочерёдная задача отечества! Ловлю себя на неприятии экскурсоводов, как таковых. В Исакиевском подсунули манерную барышню, глаголящую вызубренную статью из википедии, сопровождает нас барынька с претензией… Молчание – не золото, молчание – войлочная камера параноика. Осознанная необходимость. Марсово поле проскальзывает мимо виртуальным спутником – на месте вроде, а я многократно продрёмываю.

Петропавловскую крепость хранит Заяц. Беднягу без конца отбивают монетками – попадание в ухо приравнено к исполнению желания.

Позади – Орденский храм Владимира по проекту Антонио Ринальди, впереди – кронверк, арсенал, музей орудий.

А фото слетели... ТУТ http://www.facebook.com/media/set/?set=a.120461568024763.19497.100001827624639&type=3

ТУТ http://vk.com/album5181095_125264674#/album5181095_125264674

Россия привечала теменью, породистыми елями, отменными (!) дорогами… и, наконец, питерскими огнями, отчего щемило в межрёберной клетке и жгло в носу. Блуждающий пожар неукоснительно приближался и вырастал громадами старинных арок, памятников, зданий в вензелях и колоннах. Мы «боимся разрушить (мнимое?) совершенство, рискуя никого не понять», нам бы поучиться у ночного неба способности вбирать и принимать, у Города, который, распластавшись мощёнными улицами, словно предлагает заняться любовью… даже если потом – ничего. «Жизнь коротка – можно ли позволить себе роскошь: не прощать?» – в каждом каменном цветке, во всяком растекающемся флюрисцентом фонаре, в решётчатых приоткрытых воротах, в конфликтующих с архитектурными изысками многоэтажках, в метровом наслоении сугробов, в сдержанной феерии «северного рая».

Выстроенный на костях, переживший блокаду, убийства царей, заговоры и революции, мрачный, сырой, помпезный помесью барокко-рококо-ампира-классицизма, Город-вызов\бесстыдство\сказка вне хеппиэнда впитал меня, как миллионы других до и после. Вручил мне исконно-советский дабл в гостинице без названия с мягкой, пахнущей тухлыми яйцами… водой.

31 декабря рассвет прослезился поздно – часам к десяти. Сфинксы одичало принюхивались. Грифоны подставляли клыки и лбы на почесать. Нева (с насильственно вдоль расколотым льдом во избежание адреналиновых походов поперёк) парила холодом. Стрелку Васильевского острова сплошь обступили красноскулые туристы с камерами.

Мы катили мимо особняка с башнями – театра антрепризы Андрея Миронова, частью коего владел когда-то дед актёра (адвокат Семён Менакер), мимо Троицкого собора на одной из первых площадей Питера, прямиком к Исакиевскому.

Купол (судя по фотографиям и воспоминаниям мамы, побывавшей в Англии) – точь-в-точь, как у св. Павла в Лондоне.

С тех пор, как музей религии и атеизма переименовали, маятник Фуко внутри приказал долго жить, позволяя усомниться в шарообразности земли.

Как только Монферрану хватило терпения строить эклектичную церковь целых сорок лет?

Итак, «сначала поэты уходят от реальности – потом не могут вернуться». Разочаровавшись получить подарок не в праздничной обёртке, а в свитере, испачканном тушью, и вязанном цветастом шарфе вместо ленточки, принимая, как кредо, что «отчаяние – замаскированная гордыня», а «время – ожидание бога, который выпрашивает нашу любовь», я, чёрт подери, вновь разгоняю демонов, возвращаю себя и вспять выворачиваю тьму внутри… Мне снятся маки. В искрах. На поверхности солоноватой воды.

Которую неделю пытаюсь примириться с мыслью, что мы больше никогда и никуда не поедем втроём, что не будет коньячных перепевов Высоцкого и Чижа, бесшабашных прыжков на кровати, сокровенного воркования Воробышка и нетрезво-добрейших Максовых глаз да дружеского похлопывания ладони после каждого удачного прочтения…

Всё началось тогда, когда рухнул в очередной раз мой мир, когда милый папа приехал и нашёл те самые, единственно верные, слова, п(р)обуждая к жизни, когда меня обуяла жгучая жажда встретить 2011 в зыбкосеверорусском Петрограде.

По обыкновению свои путейные заметки я начала судорожно записывать в телефон, сидючи в полупустом вагоне метро среди плотно набитой поклажи, подтверждая собственную с(м)умчатость, стараясь не думать об опустошённой внутрянке, о том, что боле не повторится, о растоптанных перспективах, о невозможности отдаваться значимому проекту, о ледяной непростительности любимых… Моё с(к)укотливое нытьё много дней изливалось в уши ближних, пора бы погрязнуть в новой иллюзии благодеятельности!

И длился поезд. Скрипящий колёсами, будто вилкой по противню, с уютно-лазоревой нижней полкой в купе и воркованием соседок-преподавателей… с ни малейшим желанием признаваться в долге службы – мизантропия вопиющая (с удовольствием выставила бы за\на… с полусветской болтовнёй в поисках штопора). С гаданиями, которая возьмёт верх – та, что хочет спать, или которая желает пить. А четвёртый оказался штудентом – хорошо хоть не моим пурышем, я не настраивалась на знакомых – «запершись на ключ, гостей не зовут»… но отчего никому не пришло в голову взломать дверь?

Сонносуетный киевский вокзал поутру – с моим-то везением ну как не попасть в сортир аккурат в перерыв! Солнце справа от церкви растекалось на блюде простоквашей выжатого декабря. А сиднем в стоячем автобусе мёрзли ноги… под столичные пейзажи за окном.

Раздражение копилось на границе – в час по десертной. Пока не наступило чайнобелошоколадноберёзовое благодушие, и даже «твои бывшие лучшие друзья» не навернули сентиментальную слёзку.

Беларусь обрушилась снегопадом. Накрыла лесами. Укутала дремотным теплом двигателя под бормотание экрана. Фильмы калейдоскопом укачивали в сюрреальность… Кино крутили вменяемое, комедийно-мелодраматичное, к счастью, не новогоднее – с сырыми очами зябко.

Ощущение бесконечной езды с редкими выбеганиями по сизовытоптанным дорожкам в кабинеты задумчивости огружает в детское предвкушение чуда, которое отпихиваешь от себя в страхе разочарований… и канешь в пустотах… и вязнешь в тревоге и жалости, и гоняешь гнетущее, и делаешь вид, что помеси чебу(раш\ре)к(и\а) и кроко(дила\вяка) надобно всех подружить и принять в пионеры… Мне болит, но «щенку ещё страшнее», поэтому я неуклюже, неказисто, невнятно пускаюсь на помощь.

Меня вывернули\выдернули из оскоминной маеты\мататы в броуновское движение – я зависла во взвеси прогретого воздуха с влажной прохладцей.

Названия местечек сплошь ла(с)кательные – почто Крайзер мне (с моим-то командным!) минский выговор приписывает?