Девоншир и постапокалипсис

[limurk]

 Солнечные зайчики скользят по янтарно-кровавым кленовым листьям, скатываясь на прохладный асфальт. Мимо проносится с хохотом региональный поезд. Октябрь такой ненадёжный: реальность то и дело истончается, рвётся, ломается. Неважно, откуда прыгать. Точнее, прыгать не приходится, достаточно шагнуть. Сквозь стену. Или зеркало. Неровный обрывок грязно-серого неба. Или покрывало грубой вязки неопределённого оттенка. Такой, кажется, называют болотной зеленью. Сегодня можно, наверное, сквозь листву и зайчиков, почему нет?.. Зажмуриться, задержать дыхание, протянуть руку вперёд, нащупать тяжёлую бархатную занавеску, прохладную, шершавую наощупь, резко отодвинуть влево и... сделать шаг в чёрную дыру межпространства.

«Любопытно, куда нынче занесёт, в какой текст?» — подумала Лис, намеренно широко открывая глаза в чёрно-белый, шахматный монохром незнакомой гостиной с ползущими по стенам кривыми улыбками и пыльными циферблатами. Прямо по центру усечённой пирамидой с гранями-равнобедренными трапециями, скрытой стальной скатертью до пола, высился накрытый для afternoon tea на двоих стол: завёрнутые в форме швабских брецелей тканные салфетки, крошечные сэндвичи с оливками и бри на многоуровневой этажерке, эклеры, лимонный бисквит, шоколадный брауни, свежеиспечённые булочки, взбитые сливки и клубничный джем.

Лис невольно скривилась — какая-то девонширская идиллия, лучше бы Апероль Шприц и сырная тарелка с инжиром. Или, на худой конец, тыквенный суп. Как на зло, ни единой стоящей идеи: что делать с бульоном из оленины, купленным пару месяцев назад. И ни следа Дженни. Задерживается.

Лис зевнула и потянулась: сколько её ещё ждать?.. С крючка на потолке списала клетка фарадея с плюшевым какаду и белыми воробьями внутри. На стене висел плакат: «Всем системам угнетения нужны сообщницы среди угнетённых».

«Какая-то смесь бульдога с носорогом, — вслух недовольно бросила Лис. — Лучше бы добротная английская сатира, а не эта псевдо-алисовщина!»

Через несколько секунд стена напротив раскололась на миллион чёрно-белых квадратов и в комнату впорхнула Дженни.

— Наконец-то! Ты не торопишься, — Лис обняла подругу. — Похоже, сегодня у нас five o'clock, будь он неладен. А я вчера слушала кельтскую музыку островов Канады.

— Ньюфаундленд и Лабрадор?

— Ага. Музыка — универсальный язык. Кажется, единственный, способный меня нынче расшевелить. А как твоё ничего? Что плохого и хорошего не изменилось с прошлой субботы?

Дженни чихнула и наморщила нос.

— Кажется, снова вернулся кашель. Душит ночами, сволочь. И так плохо сплю, перепрыгивая из одного тревожного сна в другой, никакого облегчения, сплошная беготня по кочкам.

— Бедняга! Что на этот раз?

— Да как обычно. Антиутопия, постапокалипсис. Космическая станция под землёй в старой угольной шахте. Разумеется, тысячи людей в неоновых халатах изучают психиатрию на пользу человечеству. Тому, что от него осталось. После катаклизма, о котором не принято распространяться, в пространстве, как на водной поверхности, через равные промежутки времени возникает то ли рябь, то ли зыбь... неясное волнение, параллельные волны. Всякий раз надобно замереть и прислушаться: прозвучит имя того, кому пора на тот свет. Или на этот. Мимо обречённого тотчас семенят грандиозные чёрные страусиные ноги и его /или её/ с почестями увозят в хоспис. Само собой, хоспис — прикрытие... на самом деле, несчастных замуровывают. Наверное, в бетон.

Однажды рыжий детина, Пе́трович, возмутился и начал верещать: «С ума посходили! Не видел я никаких чёртовых страусов! Не поеду я никуда! Не дождётесь!»

«Пе́трович, друг наш, — отвечали ему, — не сопротивляйся судьбе. Твоё время пришло. Не мешай нам приносить пользу человечеству. Тому, что от него осталось».

Через некоторое время рыжего поймали, избили, зачитали регалии, торжественно проводили в нигде и... на всякий случай, замуровали дверь цементом.

Ночью специалистка по нейробиологии решила проверить уровень радиации, но зачем-то провела радиоуглеродный анализ с помощью карманного датчика, пытаясь выяснить возраст цемента. Оказалось свежий материал за сутки состарился на две тысячи лет. Исследовательница не поверила своим глазам. Несколько ночей подряд она бурила и докопалась до четырехсотмиллионных камней.

И тут я проснулась сразу с сотней мыслей.

— Каких же?

— Обречённые стали бессмертными, обрели способность жить против хода времени и транслировали наружу передовые идеи. Такой себе Олимп в бетоне. Но вся эта эпопея развивалась рвано и непоследовательно... особенно раздражали рекламные вставки. Параллельно я, например, примеряла ужасные, отвратительные, безвкусные платья.

— СДВГ во всей красе?..

— То-то и оно! Рябь на поверхности, гигантские страусиные ноги с грохотом проходят мимо, замираешь от ужаса... и вдруг: очередное платье, шерстяное, колючее, багровое в пятнах, тесное, душное, жаркое... сидит кошмарно. Но почему-то продолжаешь примерять, — Дженни поёжилась.

— Вот, душа моя! Мрачно, конечно, но лучше бы мы путешествовали в твои сны, а не в невнятные текстовые абстракции, как сегодня.

— Ну, положим, это вкусовщина... кто сказал, что там интереснее, чем здесь?

— Я, истина в последней инстанции в вопросах первосортного эскапизма, — хихикнула Лис.

— Чаю? — предложила Дженни. — Что-то я проголодалась... будешь сэндвич?

— Лучше какао. И булочку с джемом.