Чужое место

[limurk]

 Почему такие простые, примитивные, базовые вещи, как осмысление собственных чувств и потребностей, которые за ними стоят, даются так дорого? Почему выявление интересов, порывов, глубинных нужд оказывается такой непростой задачей? Моя ли жизнь сложилась так, субъективное ли это суждение, или есть в нём некая универсальность?..

Пока я училась сначала в университете, потом в аспирантуре, в голове стучало: в жизни нужно делать не то, что хочется, а то, что должно. Нельзя не доводить начатое до конца, закрывать неинтересную книгу, заканчивать тесные или деструктивные отношения, бросать дело на полпути. Важно терпеть дискомфорт, выдерживать напряжение. Не раздражаться, не злиться, не проявлять агрессии, управлять гневом. Не испытывать ярости. Хорошие люди не злятся.

Подразумевает ли все это не терять связь с собой и реальностью, делать лучшее из возможного, защиту сохранности психики? Мне кажется, вряд ли.

На втором году обучения я писала курсовую. Пожалуй, это был мой самый яркий научный успех. Мне никак не удавалось развить теорию и доказать значимый результат, сколько я не билась лбом о стекло. А не сдаваться я приучена. По счастливой случайности, мне в руки попались материалы моего сокурсника, в которых я обнаружила несколько полезных лемм. И сумела сформулировать и доказать теорему.

Специализацию на третьем курсе, как и научного руководителя, я выбирала вслепую. Впрочем, не могу сказать, что пожалела, меня принимали, поддерживали и буквально за ручку вели в счастливое научное будущее. Только я сопротивлялась внутренне.

 

Нет-нет, я с большим пиететом отношусь к математике, в целом, к дифференциальным уравнениям и теории управления, в частности, а функциональный и комплексный анализ приводит меня в восторг. Это же волшебство — стройные теории, системы символов, воздушные замки, ничего лишнего, только концентрированные смыслы. Дигитал во мне аплодирует стоя! Мне, признаться, странно, что языки нередко противопоставляют математике. Лингвистика — та же система символов. У любого текста есть правила, структура, законы. Для меня математика — тот же язык, элегантный способ коммуникации и контроля реальности.

Я занималась прикладной математикой, но так и не поняла, каким образом эти божественной красоты абстракции используют в промышленности, IT, медицине, инженерном деле и прочая, прочая. А ещё я, похоже, была из тех, кто способны разобраться в деталях в уже сознанном, придуманном, изобретённом, но не создать что-то своё, не сотворить новое. И пришла я к этому неприятному выводу довольно быстро.

Разумеется, на пятом курсе я всерьёз размышляла о будущем. Я не хотела в аспирантуру, хотя мне без связей и протекции предложили место, но, по ощущениям, я ничего не знала и не умела, да и пылких устремлений не имела, все растеряла по дороге. У меня не было никаких карьерных амбиций, я не верила, что гожусь хоть на что-то, кроме преподавания, проторенного двумя поколениями моей семьи пути. Прочего мира будто не существовало. Альтернативы не было. Как и идей. Хоть смелых, хоть бредовых, хоть идеалистических.

Я стала аспиранткой с грошовой стипендией и небольшой подработкой на подготовительных курсах по подготовке к вступительным экзаменам, а позже — к внешнему независимому оцениванию по выходным. У меня было достаточно свободного времени, чтобы совершать глупости, строить личную и псевдосемейную жизнь (было бы что!), крутить романы и страдать. Я была несчастна. Сколько себя помню.

В 2008 моя вселенская тоска достигла апогея, в двадцать пять я решила, что жизнь кончена, всё лучшее позади и ничего стоящего, существенного, а, тем более, выдающегося, мне больше не светит. Я погрузилась в марианскую впадину отчаяния, одиночества и самоедства. Моя диссертация не двигалась с мёртвой точки, за съёмное жилье платили родители, у меня почти не было собственного дохода и подруг, я жила одна и просто хотела сдохнуть. Желательно безболезненно.

Но мне повезло. Надобно признать, я очень везучая. Весной 2009 у меня появилась своя квартира, благодаря содействию родителей, бабушки и дедушки. И ставка на кафедре (умер один из преподавателей, мне отдали его нагрузку). Я получила первую не то чтобы приличную, но позволяющую выжить зарплату. Под предлогом работы в университете я смогла оставить аспирантуру с её угнетающей бюрократией и домокловым мечом ненаписанной научной работы. Почувствовала почву под ногами. Вернулась к творчеству. Нашла свой круг. И, кажется, начала дышать. Не сразу полной грудью, отнюдь! До освобождения из добровольного заключения в тюрьме мех-мата оставалось ещё три года.

Мне бы не хотелось, чтобы сложилось впечатление, будто наука и преподавание — скучное, сложное и неблагодарное занятие. Я никогда так не считала. Более того, меня окружали интеллектуалы и интеллектуалки с горящими глазами и звонкими, сильными, глубокими голосами. Я не сталкивалась с объективацией и сексизмом, с эмоциональным насилием и деструктивностью человеческой природы, во всяком случае, вплотную и системно. Нет, университет не был раем. Но он был хорошим местом для тех, кто верит в образование (я нет), служит истине (для меня она изменчива и неуловима) и умеет творить. У меня нет задачи романтизировать. Я так чувствовала. По крайней мере, в контексте математики. Я видела только эту сторону медали.

Я занимала чужое место. Я отнимала чьи-то возможности. До сих пор мне очень стыдно. Кто-то мог быть доволен тем, что удалось мне. Просто в результате стечения обстоятельств! И капли моего трудолюбия, умения учиться, перфекционизма, нерешительности и нежелания бросать начатое, хотя сколько же можно грызть гранит, который желудок отказывается переваривать. У меня не было таланта и рвения (что важнее!). Я не воспользовалась ни одним из преимуществ. И многие месяцы не могла собраться с духом и уступить свое место другой.