![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
limurkУ неё свои трагедия и болезнь.
Ну зачем мне к ней со стихами лезть?
Голова расклеивается на куски,
что не разобрать виски и судороги-тиски.
И ныряю — не по призванию, от тоски.
А в ответ: утешения ты не жди.
Раздражаюсь буквами впереди.
И желания первого января
испарились в утро почём не/зря,
потому как снова взойдёт заря…
Львов я люблю. Почему бы нет?.. Как часть той силы, что вечно жаждет зла и вечно совершает благо. Я обрела равновесие скрипучего маятника с вкраплениями досадливых раз(два, три, пять?..)очарований непроходимого, как чаща с кикиморами-кудесницами, p(m)s. Я —счастливый человек? Я —везучий суслик, не отнять. Суетливый, но, в целом, очень даже попадающий в то самое время и свято/пусто место с завидным постоянством.
Сколько радости было летом в преддверии трёх поездок на выставки/ярмарки. Впереди — такой желанный и заМЕЧТАтельный Франкфурт, а настроение зубодробительное «хо-чу-вот-пуск».
А из Москвы ни одной фотографии в духе «я здесь был», кроме как на Курском вокзале на фоне отступающего в зону военных действий поезда… там, в начале затонувшего в предчувствиях сентября осталось солнце и красная площадь, лапша с морепродуктами и внимательный взгляд сквозь очки — такой отзывчивый, что впору расплакаться и обниматься, разговоры о стамбульском музее безделушек и рука, нежно/пространно опускающаяся на плечо… и такая восхищённая оторопь берёт! Вот оно счастье, только протяни ладошку, прикоснись… видишь, как просто? Вот пальцы сплетённые, общность не наигранная, никакой фальши. Я не знаю, почему таким близким видится мне чуждый, по большому-то, человек, и столько искреннего желания наполненности его жизни светом… ибо заслуживает… незаурядностью, добротой, недюжинным интеллектом, адекватностью, прежде мной немыслимой. И видеть её насыщенной множеством подробностей и впечатлений — радость, как будто разливающаяся в фиолетово-розовый горизонт. Приезжай…. Приезжай всенепременно!
Есть завораживающее, томное, искательное в любящих взглядах, в цветущих па́рах, в прогулках вот так… втроём… когда я, оставаясь лишней, всё же присутствую, с молчаливого дружеского согласия, с разрешения подглядывая в замочную скважину. Я так не умею. У меня нахрапом, всё и тотчас, а потом — похмелье мазохиста со всеми вытекающими. Единица с нулями табачного дыма. Растворяются… Поздно или рано, так или иначе.
Книги… они такие книги. И в бровь, и в глаз. Прыгающие и голографические, панорамные, loaded with options. Эдакие бумажные диджеты/гаджеты. Авторы… они, разумеется, такие авторы. А издатели… нам с моим обожаемым директором по маркетингу довелось пережить несколько престранных собеседований, в которых Ирина была на седьмой высоте. Обмен визиток на каталоги срабатывал через раз… но, к вящему удовольствию, наш выговор и присутствие не вызывали укропного неприятия… А вот Иришиной невестке повезло меньше — её выдавали красноречивые а де? а шо? со смачным фрикативным Г. Посему она столкнулась и с крымским хозяйственным мылом, и с непрофессионально-противоэтичной агрессией, и с железобетонным молчанием. Избыточная банальность — каждый видит только то, что желает. На что хватает волевой незашоренности и уровня подготовки. Вследствие последнего диалога с Хахатушкой я уже и не грешу на непосредственность при очевидно доказанном ею без/наличия таковой.
А я вот, например, лицезрела жовто-блакитний пикет в поддержку Украины и вела незавуалированные беседы… меня только расстроили замысловатые опасения моих московских подруг, боязнь посещать нынче нашу многострадальную неньку. Не скажу, что ощущение безопасности плотно зашпаклевало все щели моего продуваемого балкона (надеюсь, утеплю вскоре), но всё-таки крыша ехала домой… через Харьков во Львов, исхоженный вдоль и поперёк ещё зимой, позабытый в неотражениях живого журнала, почивший в ненаписанных черновиках.
Заснуть на верхней полке душного купе не удавалось даже после душеизливательных бесед с Яной, колючих взглядов рыжеволосой дизайнерки, сплетен/слухов на предмет вагонов перманентно пьянствующих издателей, путешествующих на форум, и двух добрых столовых ложек валерьянки. Взбудораженная вторым дыханием, с утра я старалась порхать неистово, но то ли возраст, то ли хандра… все мои энергичные порывы съёживались за энное расстояние от мишени, которая напоминала (про/при)зрачную паутинку.
Ярмарка встречала патриотично-настроенной сумятицей, улыбчиво, но без наград. К вящему сожалению нашего босса. А мощённый центр баловал вышиванками, серо-буро-мо́ховыми храмовыми стенами, стойким ароматом шоколада, клумбами, петуньями, дзвониками и летом со сладково-приятственной теплынью. В отличие от ванной в нашем временном пристанище с лепниной, итальянским двориком и массивными лестницами.
Я, правда, заслужила вескую фразу шефа «Ты даже не закричала!» за купание в ледяной воде. Я — отнюдь не воплощение стыдливого целомудрия, но мой наносной воспитанием этикет, к величайшему сожалению, противоречит громкому вою в обнажённом виде в съёмной квартире в присутствии начальства. Надобно сказать, наш верховный босс мне импонирует, несмотря на подавляющий тип личности. Однако, мне с трудом удаётся смириться с его безапелляционно-рекомендательным тоном и стремлением (из лучших побуждений!) распланировать каждую секунду своих командированных сотрудников. Ворчала я, правда, исключительно в ухо. А поскольку в опрометчивом обществе шефа мне было совестно много есть, я вплоть до пятничного обеда в компании уютной Яны чувствовала себя голодной.
Всё заканчивается… иногда в ничто, развернувшееся кратером или острым концом противопожарного ведра наружу. Подчас в новую перспективу сотни-другой пар розовых очков. Несносно не уметь снимать их постепенно. Я стесняюсь рубить узлы, так и не научившись чинить вещи, продираясь через раздражение и замкнутость, не нападать, но бегать… Восторженная, я перекидываю массу мостов, не замечая стен. Тем не менее, реанимировать я не способна, не владею мастерством. Остаётся уповать, что как-нибудь рассосётся… с наименьшими потерями.
Ну зачем мне к ней со стихами лезть?
Голова расклеивается на куски,
что не разобрать виски и судороги-тиски.
И ныряю — не по призванию, от тоски.
А в ответ: утешения ты не жди.
Раздражаюсь буквами впереди.
И желания первого января
испарились в утро почём не/зря,
потому как снова взойдёт заря…
Львов я люблю. Почему бы нет?.. Как часть той силы, что вечно жаждет зла и вечно совершает благо. Я обрела равновесие скрипучего маятника с вкраплениями досадливых раз(два, три, пять?..)очарований непроходимого, как чаща с кикиморами-кудесницами, p(m)s. Я —счастливый человек? Я —везучий суслик, не отнять. Суетливый, но, в целом, очень даже попадающий в то самое время и свято/пусто место с завидным постоянством.
Сколько радости было летом в преддверии трёх поездок на выставки/ярмарки. Впереди — такой желанный и заМЕЧТАтельный Франкфурт, а настроение зубодробительное «хо-чу-вот-пуск».
А из Москвы ни одной фотографии в духе «я здесь был», кроме как на Курском вокзале на фоне отступающего в зону военных действий поезда… там, в начале затонувшего в предчувствиях сентября осталось солнце и красная площадь, лапша с морепродуктами и внимательный взгляд сквозь очки — такой отзывчивый, что впору расплакаться и обниматься, разговоры о стамбульском музее безделушек и рука, нежно/пространно опускающаяся на плечо… и такая восхищённая оторопь берёт! Вот оно счастье, только протяни ладошку, прикоснись… видишь, как просто? Вот пальцы сплетённые, общность не наигранная, никакой фальши. Я не знаю, почему таким близким видится мне чуждый, по большому-то, человек, и столько искреннего желания наполненности его жизни светом… ибо заслуживает… незаурядностью, добротой, недюжинным интеллектом, адекватностью, прежде мной немыслимой. И видеть её насыщенной множеством подробностей и впечатлений — радость, как будто разливающаяся в фиолетово-розовый горизонт. Приезжай…. Приезжай всенепременно!
Есть завораживающее, томное, искательное в любящих взглядах, в цветущих па́рах, в прогулках вот так… втроём… когда я, оставаясь лишней, всё же присутствую, с молчаливого дружеского согласия, с разрешения подглядывая в замочную скважину. Я так не умею. У меня нахрапом, всё и тотчас, а потом — похмелье мазохиста со всеми вытекающими. Единица с нулями табачного дыма. Растворяются… Поздно или рано, так или иначе.
Книги… они такие книги. И в бровь, и в глаз. Прыгающие и голографические, панорамные, loaded with options. Эдакие бумажные диджеты/гаджеты. Авторы… они, разумеется, такие авторы. А издатели… нам с моим обожаемым директором по маркетингу довелось пережить несколько престранных собеседований, в которых Ирина была на седьмой высоте. Обмен визиток на каталоги срабатывал через раз… но, к вящему удовольствию, наш выговор и присутствие не вызывали укропного неприятия… А вот Иришиной невестке повезло меньше — её выдавали красноречивые а де? а шо? со смачным фрикативным Г. Посему она столкнулась и с крымским хозяйственным мылом, и с непрофессионально-противоэтичной агрессией, и с железобетонным молчанием. Избыточная банальность — каждый видит только то, что желает. На что хватает волевой незашоренности и уровня подготовки. Вследствие последнего диалога с Хахатушкой я уже и не грешу на непосредственность при очевидно доказанном ею без/наличия таковой.
А я вот, например, лицезрела жовто-блакитний пикет в поддержку Украины и вела незавуалированные беседы… меня только расстроили замысловатые опасения моих московских подруг, боязнь посещать нынче нашу многострадальную неньку. Не скажу, что ощущение безопасности плотно зашпаклевало все щели моего продуваемого балкона (надеюсь, утеплю вскоре), но всё-таки крыша ехала домой… через Харьков во Львов, исхоженный вдоль и поперёк ещё зимой, позабытый в неотражениях живого журнала, почивший в ненаписанных черновиках.
Заснуть на верхней полке душного купе не удавалось даже после душеизливательных бесед с Яной, колючих взглядов рыжеволосой дизайнерки, сплетен/слухов на предмет вагонов перманентно пьянствующих издателей, путешествующих на форум, и двух добрых столовых ложек валерьянки. Взбудораженная вторым дыханием, с утра я старалась порхать неистово, но то ли возраст, то ли хандра… все мои энергичные порывы съёживались за энное расстояние от мишени, которая напоминала (про/при)зрачную паутинку.
Ярмарка встречала патриотично-настроенной сумятицей, улыбчиво, но без наград. К вящему сожалению нашего босса. А мощённый центр баловал вышиванками, серо-буро-мо́ховыми храмовыми стенами, стойким ароматом шоколада, клумбами, петуньями, дзвониками и летом со сладково-приятственной теплынью. В отличие от ванной в нашем временном пристанище с лепниной, итальянским двориком и массивными лестницами.
Я, правда, заслужила вескую фразу шефа «Ты даже не закричала!» за купание в ледяной воде. Я — отнюдь не воплощение стыдливого целомудрия, но мой наносной воспитанием этикет, к величайшему сожалению, противоречит громкому вою в обнажённом виде в съёмной квартире в присутствии начальства. Надобно сказать, наш верховный босс мне импонирует, несмотря на подавляющий тип личности. Однако, мне с трудом удаётся смириться с его безапелляционно-рекомендательным тоном и стремлением (из лучших побуждений!) распланировать каждую секунду своих командированных сотрудников. Ворчала я, правда, исключительно в ухо. А поскольку в опрометчивом обществе шефа мне было совестно много есть, я вплоть до пятничного обеда в компании уютной Яны чувствовала себя голодной.
Всё заканчивается… иногда в ничто, развернувшееся кратером или острым концом противопожарного ведра наружу. Подчас в новую перспективу сотни-другой пар розовых очков. Несносно не уметь снимать их постепенно. Я стесняюсь рубить узлы, так и не научившись чинить вещи, продираясь через раздражение и замкнутость, не нападать, но бегать… Восторженная, я перекидываю массу мостов, не замечая стен. Тем не менее, реанимировать я не способна, не владею мастерством. Остаётся уповать, что как-нибудь рассосётся… с наименьшими потерями.
