limurk

Не так давно, на даче у Воробышка, у нас зашёл разговор о подарках: что бы обрадовало каждую из нас больше всего. Для меня нет лучше сюрприза, чем путешествие, поэтому поездка на новый год в Одессу, разумеется, наполнила мои штаны счастьем и восторгом – хоть кипятком писай.

Я обожаю театр. Пожалуй, из всех видов искусства (после литературы) драма мне ближе, а влияние театра на меня можно характеризовать, как мощное вздрагивание внутренностей и передёргивание жил.

Наверное, поэтому я люблю слушать стихи, особенно, если они тонко и гуттаперчево сыграны. На слэмах и фестивалях, на официозных творческих вечерах и поэтусовках мне тускло и комично: меня смешат броские взлягивания, жеманные виляния, преувеличенно задумчивые лица в намеренно безвыразительном нахмуре бровей, пафосные вскрики и шёпоты, напяливание примитивных масок и густые тембральные голоса вплоть до дьявольского – изыди! Каюсь, я сама читаю с изрядной долей нездорового выпендрёжа и фальшивой муки. Вот почему я больше никуда не езжу и во всевозможных балаганах не участвую.

А кухонные посиделки люблю – святое дело собрать в кучку глаза, сузить щёлочки, сложить бантиком рот, расправить локти, как крылья, и произнесть чё-нить патетическое родным в духу... в духах… в духи… в духе… Я часто раздевалась, но зазря. Что нагота незрячему, в перчатках?.. Отпущен в мой висок скупой заряд завидной простоты, но всё в порядке! Толстею шевелюрой – не беда. Не кровоточит прядь – остричь и вся недолга. С меня сорвать бы прежде ветошь долга вины…

Вот ты мне говоришь – напиши пьесу. Нечто разэтакое, неожиданное, зубодробительное в зобу. Думаешь, так легко? После очередного мирокрушения года полтора назад… сижу я напротив сокурсницы, изливаю самобичующие рулады, а она заявляет – на сцену бы тебя сейчас. Нет-нет, эмоции, выплеснутые на бумагу, – пыль растрескавшихся слов, не более. Как я могу выстроить последовательность событий, если внутрянка распотрошённая, если кавардак-стихаос в «ловушке мыШлей»?.. Приходится выражёвываться…

Я родилась и выросла с отвратительным послевкусием человеческой пресности. В сумбурное осознание потерянного времени переливается скукотень читок-презентаций. Все так серьёзны, что хочется дурашливо улыбаться, выметая за пороги несуразицу момента.

Вообще, я, конечно, меняю работу и ничуть не жалею об этом, но… я люблю элементарную математику. Она сродни философии. Меня правильно обучали математике. О своей школьной классной руководительнице я вспоминаю с большим теплом, чем об учительнице литературы.

Забавно настойчиво убеждать себя самоё в эксклюзивности пути и потребностей, захлёбываясь периодически безнадёгой зависти. Последнюю так хочется назвать парадоксальной, но не поворачивается язык, настолько она банально предрассудочна. Я удручающе завистлива, хоть и пытаюсь отчаянно не терять лицо благородной бунтарки. Для того, чтобы с гордостью нести рупор антиперсонажа, мне не хватает громкости. Для того, что быть над всеми, но для всех, – веры и способностей. Я поразительно – ну могу я себе польстить? – непривлекательна, категорически не умею нравиться, в отличие от особы NЮ. Вдобавок я импульсивно-разрушительна и паталогически завистлива. В сочетании с комплексом вины, низкой самооценкой, асексуальным аутизмом и болезненными амбициями, я прямо-таки предстаю… противным мазохистом, сводя творчество к сомнительным сеансам самобичевания.

Что это? Зацикленность на себе? По крайней мере, я по-настоящему болею только тем, что потенциально могу знать и за что не стремлюсь снять ответственность. «На берегах мира между людьми не будет. Только в реке между берегами. Там, где мы жить не можем… Дело не в мастерстве, не в знаниях, не в интеллекте, везении или невезении, а в решимости и умении чувствовать. Нет истинного сострадания без воли. Нет истинной воли без сострадания».

Я буквально прыгала до потолка, когда утром 27-го декабря внезапно обнаружила, что полностью дописала вторую рукопись «Я стану бабушкой?!». А 29-го, после тщательной уборки перед приездом в Харьков родителей, мы забрались в неуютный плацкарт и выехали в Южную Пальмиру. 30-го мы скупили половину Таврии сувениров и крошечных презентов, съездили в тематическое кафе поглазеть на лесбиянок, посетили детский садик, взвесились и поболтали с обаятельнейшим – кудрявым и рыжим – дедом морозом, закрутившись юлой в типично праздничной кутерьме.

На 31-е мы запланировали встречу со Щелкунчиком – как следствие, весь 2012-ый мы блуждали по спектаклям\концертам: «Ромео и Джульетта» в муз-комедии – потешный водевиль с трюками и танцами без отступлений от классического сюжета, балет Раду Поклитару, «Зойкина квартира», «Оркестр», органная музыка в сопровождения саксофона, Еврейский культурный центр и студенты ГИТИСа. Новый год мы встретили в пижамах, наевшись вкуснейшей рыбы, разморенные длинным днём.

1-ого января мы долго-долго-долго дрыхли, как сурки, а потом бродили по пустынному граду, кажется, ели суши, осматривали палату мер и весов, старейший публичный дом, какуй-то стрёмную стенку и всякие университеты в историческом центре Одессы. Или всё это было 2-ого?..

А затем был кофе со сливками где-то за художественным музеем, вино в пикниковых бокалах и салатный рюкзак за плечами.

«Пале-Роялем» я, с лёгкой руки, обозвала в очередном паутинковом альбоме Пассаж с бутиками и кафешками и замечательной мозаикой при входе.

Ветреными и тёплыми зимами в посёлке Котовского обычно выращивают кенгурят и лебедят, кормят чаек и сигают по лестницам.

Христарадугами отражают закаты благополучно отреставрированные Кирха и помпезное зелёное здание на Дерибасовской.

Длинными неморозными вечерами я растроганно металась между Утёсовым и великим комбинатором, Уточкиным и Паниковским – у последнего хотела слямзить, но он, видать, худо выпрашивал.