От субботы до субботы. Или — Или
Dec. 8th, 2025 11:20 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
limurk— Дружба рождается в тот момент, когда одна говорит другой: как, ты тоже... а я думала, я — единственная?!. Правда, я не помню, кто именно это сказал/а... но как говорил Сенека, если не ошибаюсь... всё дельное, сказанное до меня, — моё, — улыбнулась Лис, раскачиваясь в кресле-качели в библиотеке с зеркальными многогранниками и стеклянным глобусом, в метапространстве, над целью и смыслами которого она тщетно ломала голову несколько месяцев.
— Вероятно, время для ответов на некоторые вопросы ещё не пришло, — словно читая её мысли, раздумчиво произнесла Дженни. — Давеча попался мне непритязательный канадский сериал... у главной героини весьма специфический терапевт, далёкий от современных теорий и школ. Он нередко отправляет её в прошлое, в точки, по её /или его/ мнению неверно принятых решений, в переломные моменты острого сожаления. Ты когда-нибудь хотела вернуться назад и всё переиграть?
— Постоянно. За моими плечами десятки, а то и сотни поступков, о которых я жалею. Взять хотя бы переезд в Германию... если бы я могла переместиться в холодный мартовский день почти четыре года назад, когда мне в голову пришла эта бредовая идея с подачи абсолютно невероятного, умного и точно желающего мне добра человека, я бы отбросила её основательно и бесповоротно. А нынче я тут застряла... а ещё я бы выбрала никогда, ни за какие коржики и коврижки... не знакомиться с К. Вовеки веков не начала бы романтические отношения с О. Приятельствовали бы, наверное, до сих пор... во имя феминизма и всех грешниц. Впрочем... нет, она бы умудрилась на ровном месте нарыть какую-то непоправимую драму, закрыться и счесть меня худшей из зол... так на неё похоже... Пошла бы в университет учить испанский... и какой-нибудь экзотический язык. Арабский, китайский, иврит... стала бы переводчицей. А ты?
— А я... при всей очевидной притягательности и привлекательности... сомневаюсь в правильности... в корректности... адекватности?.. подобных шагов, — Дженни без пальто, в одном своём соблазнительном лиловом наряде для сальсы, расхаживала взад-вперёд, нервно выворачивая правую кисть туда-сюда в попытках сосредоточиться. — То бишь не пойми меня превратно... я во многих своих решениях сомневаюсь. Ряда действий стыжусь... расходящегося ряда. Вряд ли всегда и во всём я выбирала лучшее из возможного, но... как же отказаться от собственного опыта, как будто отрешиться от ответственности за него, поставить с ног на голову?.. Не значит ли это, что я перестану быть собой?
— Не знаю, душа моя... у меня стойкое ощущение, что некой целостной меня не существует, что я прожила дюжину жизней, мои взгляды, профессии, подруги и возлюбленные... а теперь и страны... менялись со скоростью молнии в каком-то чудовищном калейдоскопе. Незыблемыми оставались только ценности... свободы, равенства, сестринства. Да страсть к литературе.
— Ночь длинная... декабрьские ночи все такие, — заметила Дженни, тряхнув кудряшками. — Может, нам отправиться ещё куда-нибудь? Довольно разговоров, пора праздновать... безудержно и обречённо!
Подруги направились к глобусу, карта на котором уже успела измениться и заиграть новым обещанием путешествия. На полушарии, где море встречалось с сушей, проступал силуэт города. Он растянулся вдоль воды, изрезанный гаванями и узкими каналами. По бокам одного из них располагались ряды старинных, узких домов. Их фасады, изогнутые, как улыбки, стояли вплотную друг к другу. У причала виднелись тонкие, как спички, мачты судов. Вокруг площади возвышался комплекс симметричных зданий величественной королевской резиденции.
На берегу виднелась тонкая и хрупкая, почти растворённая в тумане фигурка одинокой девушки, сидящей на камне. Поблизости, совсем как каменный слон, стоял огромный, увенчанный флагами замок. Его высокая башня напоминала маяк. Над старыми улицами выделялась спиралью, уходящей в бесконечность, круглая башня с винтовым пандусом вместо ступеней.
Неподалёку высилось тёмное, мрачное здание с витой крышей, образованной переплётенными хвостами драконов, похожее на сундук с секретами. В одном из кварталов, окружённом садами, притаился скромный домишко, где жил великий рассказчик сказок.
В самом сердце северного города, в тихом переулке, недалеко от оживлённой торговой улицы, от пешеходной зоны и Королевского сада затерялся неброский бар с небольшими занавешенными окнами — убежище для настоящих ценителей/льниц и представителей/льниц богемы. Внутри точно происходило что-то важное и личное, не предназначенное для посторонних глаз.
— Как насчёт... рвануть в кабак? — предложила Дженни, постукивая указательным пальцем по сфере. — Hast du Lust und Laune?..
— Warum nicht?
Через считанные секунды женщины оказались возле открытого в 1917 году моряком «коричневого» бара. На протяжении двадцатого века он был излюбленным местом для писателей/льниц, журналистов/ок и художников/ц.
Лис взялась за ручку двери, дёрнула её на себя, пропустила Дженни вперёд и вслед за ней шагнула внутрь. Казалось, интерьер здесь не менялся десятилетиями. Тёмное дерево со временем приобрело глубокий, патинированный оттенок от дыма и пролитого пива. Вдоль одной из стен тянулась длинная потёртая барная стойка. Старые деревянные столы и стулья, кожаные диванчики, вероятно, помнили бесчисленные дискуссии. Стены были украшены плакатами, вырезками из газет и фотографиями, отражающими историю Дании. Разношёрстная и чрезвычайно общительная публика — от студентов и офисного планктона до богемы, гудела взбудораженным ульем. Здесь, совсем как в сцене датского фильма, за дешёвым пивом и варёными яйцами велись задушевные философские беседы.
Женщины нашли себе место у стойки и взгромоздились на высокие табуреты.
— Два Карлсберга Хоф, разливных, — распорядилась Дженни. — И... два варёных яйца с солью.
Лис отпила горьковатое пиво, глядя, как подруга без всякого изящества отделяет скорлупу от белка.
— Знаешь, это место пропитано недописанными историями... Здесь точно сидел кто-то, не нашедший нужных слов, и кто-то, кто заполнил паузы лишними. Чувствую присутствие неприкаянных гениев.
В этот момент она заметила человека в дальнем углу: он бесцеременно сверлил Лис взглядом. Старомодный твидовый пиджак, слегка поношенный, но аккуратный, и жёсткий, критический прищур выдавали в нём профессора. Он сидел неестественно прямо и выглядел пугающе трезвым. Лицо его было испещрено морщинами. Внезапно мужчина поднялся, поправил очки, проворно подошёл к стойке и положил на блестящую поверхность вырванную из книги страницу. Затем молча и стремительно ретировался и был таков.
— Какого чёрта? — прошептала Дженни.
Лис протянула руку и взяла листок бумаги. Подруги придвинулись ближе, чтобы прочесть при тусклом свете лампы следующее:
«Если я теряю себя, когда возвращаюсь, то что, если я никогда не нахожу себя, оставаясь?
Городские стены — мои самые крепкие цепи. Я искала дом, но нашла комнату, где свет гаснет раньше полудня.
Вопрос не в том, откуда пришёл снег, а почему мы не почувствовали опасность, пока снег не упал на невинную голову.
Выбор сделан. Продолжение следует... где?»
Лис подняла глаза на Дженни:
— Это же загадка! С аллюзиями!.. Головоломка! — она ткнула пальцем в первый абзац. — Это Кьеркегор. Выбор и отражение. Его дилемма. Он размышлял о выборе, свободе, о том, что делает тебя тобой в каждый конкретный момент. Мы говорили об этом: отказаться от прошлого — перестать быть собой. Но если не меняться, не сомневаться, не сожалеть, то... застрянешь.
Дженни кивнула.
— То есть... это призыв действовать? Или ирония?..
— Думаю, и то, и другое. Кьеркегор нередко гулял по городу, обдумывая свои идеи. Может, надобно отыскать место... выбора?
Лис перешла ко второму абзацу.
— Туве Дитлевсен. Её город. Её дом и... её цепи. Её тюрьма. Она писала о поиске места под солнцем для женщины из рабочего района. О часто гаснущем... огоньке надежды. Комната, где гаснет свет... она описывала улицы, где выросла. Подозреваю, нужно отыскать место, где кончается цепь улиц и начинается... подлинная тоска. А вопрос... — она указала на третий абзац. — Петер Хёг. Гренландия, Север, природа — не просто красивый пейзаж... место, скрывающее страшные тайны. Исайя упал с крыши, но его следы на снегу не лгали.
— И что же нам искать? — растерялась Дженни.
— Что-то на периферии, связанное с тайной города.
Лис сложила страницу и решительно продолжила:
— Идём, соединим три точки этого экстравагантного треугольника. Место выбора, цепей и тоски, опасности и северной тайны.
— Что ж... Веди нас к развязке, Смилла.
Ведомая логикой Кьеркегора Лис направилась к историческому центру.
— Если речь о выборе, — рассуждала она, — должно быть, это место, где общество принимает решения, где закон встречается с моралью.
Через несколько минут они оказались между Старой и Новой площадью. Обе были пустынны и освещались редкими фонарями, отчего классический архитектурный ансамбль казался театральной декорацией. Старая площадь с фонтаном символизировала этику и постоянство, Новая — мгновение и закон.
— Вот она, дилемма, — прошептала Лис. — Остаться в вечности или действовать в моменте?
На ступенях здания суда, между двумя колоннами, они обнаружили сложенную вчетверо газету, прижатую к земле ржавой подковой. Заголовок на датском гласил: «Вестербро: смерть поэтессы или закат?»
— Вестербро. Цепи, — хмыкнула Дженни, поднимая подкову. — Профессор решил продемонстрировать, что за нашими философскими разговорами стоит чья-то реальная... смерть?
Приземистые дома, густой туман и тусклые фонари Вестербро невольно вынуждали ссутулиться, воздух тут был душным, тяжёлым, плотным. Вскоре женщины оказались на той самой улице, где родилась Дитлевсен.
— Стены — цепи, — пробормотала Лис, проводя рукой по шершавой кирпичной кладке. — В этом районе гаснет свет. Ни капли королевского блеска. Только судьбы.
В конце улицы, рядом с заброшенным складом, Дженни обнаружила прислонённый к стене холст. На холсте был изображён портрет женщины с дымящейся сигаретой. На обороте небрежным почерком было написано: «Там, где застывает время, ищи то, что никогда не тает».
— Музей естественной истории?.. Лёд и тайны!
Через некоторое время подруги добрались до музея. В этот час он был, разумеется, закрыт.
— Время застыло здесь, среди костей и камней, — вздохнула Лис. — Но как попасть внутрь?
Дженни заметила, что одна из массивных дверей, ведущих во двор, приоткрыта. Они проскользнули внутрь... и быстро нашли зал, посвящённый Гренландии: витрины с образцами минералов, чучела полярных животных и, главное, большой макет айсберга за стеклом.
Лис и Дженни подошли к макету. На самом верху айсберга, в месте, куда ни за что никто бы не дотянулся, они увидели крошечный кусочек льда. Внутри него, как в капсуле, находилась... английская серебряная булавка.
...Из-за чучела белого медведя появился тот самый профессор.
— Я знал, что вы придёте, — сказал он. — Я искал... соратниц.
— Что это за булавка? Что это за игра? — спросила Дженни.
— Это не игра, приглашение к диалогу. Булавка принадлежала писательнице, которая собирала в Гренландии материалы для... то ли фантастического, то ли исторического романа о викингах. Я просто увидел в вас искательниц, разделяющих мою страсть к вымыслу и вызову, — улыбнулся профессор. — Ответ... в поиске. Дорогу осилит идущий/ая. А продолжение следует... выбор сделан.
— Вероятно, время для ответов на некоторые вопросы ещё не пришло, — словно читая её мысли, раздумчиво произнесла Дженни. — Давеча попался мне непритязательный канадский сериал... у главной героини весьма специфический терапевт, далёкий от современных теорий и школ. Он нередко отправляет её в прошлое, в точки, по её /или его/ мнению неверно принятых решений, в переломные моменты острого сожаления. Ты когда-нибудь хотела вернуться назад и всё переиграть?
— Постоянно. За моими плечами десятки, а то и сотни поступков, о которых я жалею. Взять хотя бы переезд в Германию... если бы я могла переместиться в холодный мартовский день почти четыре года назад, когда мне в голову пришла эта бредовая идея с подачи абсолютно невероятного, умного и точно желающего мне добра человека, я бы отбросила её основательно и бесповоротно. А нынче я тут застряла... а ещё я бы выбрала никогда, ни за какие коржики и коврижки... не знакомиться с К. Вовеки веков не начала бы романтические отношения с О. Приятельствовали бы, наверное, до сих пор... во имя феминизма и всех грешниц. Впрочем... нет, она бы умудрилась на ровном месте нарыть какую-то непоправимую драму, закрыться и счесть меня худшей из зол... так на неё похоже... Пошла бы в университет учить испанский... и какой-нибудь экзотический язык. Арабский, китайский, иврит... стала бы переводчицей. А ты?
— А я... при всей очевидной притягательности и привлекательности... сомневаюсь в правильности... в корректности... адекватности?.. подобных шагов, — Дженни без пальто, в одном своём соблазнительном лиловом наряде для сальсы, расхаживала взад-вперёд, нервно выворачивая правую кисть туда-сюда в попытках сосредоточиться. — То бишь не пойми меня превратно... я во многих своих решениях сомневаюсь. Ряда действий стыжусь... расходящегося ряда. Вряд ли всегда и во всём я выбирала лучшее из возможного, но... как же отказаться от собственного опыта, как будто отрешиться от ответственности за него, поставить с ног на голову?.. Не значит ли это, что я перестану быть собой?
— Не знаю, душа моя... у меня стойкое ощущение, что некой целостной меня не существует, что я прожила дюжину жизней, мои взгляды, профессии, подруги и возлюбленные... а теперь и страны... менялись со скоростью молнии в каком-то чудовищном калейдоскопе. Незыблемыми оставались только ценности... свободы, равенства, сестринства. Да страсть к литературе.
— Ночь длинная... декабрьские ночи все такие, — заметила Дженни, тряхнув кудряшками. — Может, нам отправиться ещё куда-нибудь? Довольно разговоров, пора праздновать... безудержно и обречённо!
Подруги направились к глобусу, карта на котором уже успела измениться и заиграть новым обещанием путешествия. На полушарии, где море встречалось с сушей, проступал силуэт города. Он растянулся вдоль воды, изрезанный гаванями и узкими каналами. По бокам одного из них располагались ряды старинных, узких домов. Их фасады, изогнутые, как улыбки, стояли вплотную друг к другу. У причала виднелись тонкие, как спички, мачты судов. Вокруг площади возвышался комплекс симметричных зданий величественной королевской резиденции.
На берегу виднелась тонкая и хрупкая, почти растворённая в тумане фигурка одинокой девушки, сидящей на камне. Поблизости, совсем как каменный слон, стоял огромный, увенчанный флагами замок. Его высокая башня напоминала маяк. Над старыми улицами выделялась спиралью, уходящей в бесконечность, круглая башня с винтовым пандусом вместо ступеней.
Неподалёку высилось тёмное, мрачное здание с витой крышей, образованной переплётенными хвостами драконов, похожее на сундук с секретами. В одном из кварталов, окружённом садами, притаился скромный домишко, где жил великий рассказчик сказок.
В самом сердце северного города, в тихом переулке, недалеко от оживлённой торговой улицы, от пешеходной зоны и Королевского сада затерялся неброский бар с небольшими занавешенными окнами — убежище для настоящих ценителей/льниц и представителей/льниц богемы. Внутри точно происходило что-то важное и личное, не предназначенное для посторонних глаз.
— Как насчёт... рвануть в кабак? — предложила Дженни, постукивая указательным пальцем по сфере. — Hast du Lust und Laune?..
— Warum nicht?
Через считанные секунды женщины оказались возле открытого в 1917 году моряком «коричневого» бара. На протяжении двадцатого века он был излюбленным местом для писателей/льниц, журналистов/ок и художников/ц.
Лис взялась за ручку двери, дёрнула её на себя, пропустила Дженни вперёд и вслед за ней шагнула внутрь. Казалось, интерьер здесь не менялся десятилетиями. Тёмное дерево со временем приобрело глубокий, патинированный оттенок от дыма и пролитого пива. Вдоль одной из стен тянулась длинная потёртая барная стойка. Старые деревянные столы и стулья, кожаные диванчики, вероятно, помнили бесчисленные дискуссии. Стены были украшены плакатами, вырезками из газет и фотографиями, отражающими историю Дании. Разношёрстная и чрезвычайно общительная публика — от студентов и офисного планктона до богемы, гудела взбудораженным ульем. Здесь, совсем как в сцене датского фильма, за дешёвым пивом и варёными яйцами велись задушевные философские беседы.
Женщины нашли себе место у стойки и взгромоздились на высокие табуреты.
— Два Карлсберга Хоф, разливных, — распорядилась Дженни. — И... два варёных яйца с солью.
Лис отпила горьковатое пиво, глядя, как подруга без всякого изящества отделяет скорлупу от белка.
— Знаешь, это место пропитано недописанными историями... Здесь точно сидел кто-то, не нашедший нужных слов, и кто-то, кто заполнил паузы лишними. Чувствую присутствие неприкаянных гениев.
В этот момент она заметила человека в дальнем углу: он бесцеременно сверлил Лис взглядом. Старомодный твидовый пиджак, слегка поношенный, но аккуратный, и жёсткий, критический прищур выдавали в нём профессора. Он сидел неестественно прямо и выглядел пугающе трезвым. Лицо его было испещрено морщинами. Внезапно мужчина поднялся, поправил очки, проворно подошёл к стойке и положил на блестящую поверхность вырванную из книги страницу. Затем молча и стремительно ретировался и был таков.
— Какого чёрта? — прошептала Дженни.
Лис протянула руку и взяла листок бумаги. Подруги придвинулись ближе, чтобы прочесть при тусклом свете лампы следующее:
«Если я теряю себя, когда возвращаюсь, то что, если я никогда не нахожу себя, оставаясь?
Городские стены — мои самые крепкие цепи. Я искала дом, но нашла комнату, где свет гаснет раньше полудня.
Вопрос не в том, откуда пришёл снег, а почему мы не почувствовали опасность, пока снег не упал на невинную голову.
Выбор сделан. Продолжение следует... где?»
Лис подняла глаза на Дженни:
— Это же загадка! С аллюзиями!.. Головоломка! — она ткнула пальцем в первый абзац. — Это Кьеркегор. Выбор и отражение. Его дилемма. Он размышлял о выборе, свободе, о том, что делает тебя тобой в каждый конкретный момент. Мы говорили об этом: отказаться от прошлого — перестать быть собой. Но если не меняться, не сомневаться, не сожалеть, то... застрянешь.
Дженни кивнула.
— То есть... это призыв действовать? Или ирония?..
— Думаю, и то, и другое. Кьеркегор нередко гулял по городу, обдумывая свои идеи. Может, надобно отыскать место... выбора?
Лис перешла ко второму абзацу.
— Туве Дитлевсен. Её город. Её дом и... её цепи. Её тюрьма. Она писала о поиске места под солнцем для женщины из рабочего района. О часто гаснущем... огоньке надежды. Комната, где гаснет свет... она описывала улицы, где выросла. Подозреваю, нужно отыскать место, где кончается цепь улиц и начинается... подлинная тоска. А вопрос... — она указала на третий абзац. — Петер Хёг. Гренландия, Север, природа — не просто красивый пейзаж... место, скрывающее страшные тайны. Исайя упал с крыши, но его следы на снегу не лгали.
— И что же нам искать? — растерялась Дженни.
— Что-то на периферии, связанное с тайной города.
Лис сложила страницу и решительно продолжила:
— Идём, соединим три точки этого экстравагантного треугольника. Место выбора, цепей и тоски, опасности и северной тайны.
— Что ж... Веди нас к развязке, Смилла.
Ведомая логикой Кьеркегора Лис направилась к историческому центру.
— Если речь о выборе, — рассуждала она, — должно быть, это место, где общество принимает решения, где закон встречается с моралью.
Через несколько минут они оказались между Старой и Новой площадью. Обе были пустынны и освещались редкими фонарями, отчего классический архитектурный ансамбль казался театральной декорацией. Старая площадь с фонтаном символизировала этику и постоянство, Новая — мгновение и закон.
— Вот она, дилемма, — прошептала Лис. — Остаться в вечности или действовать в моменте?
На ступенях здания суда, между двумя колоннами, они обнаружили сложенную вчетверо газету, прижатую к земле ржавой подковой. Заголовок на датском гласил: «Вестербро: смерть поэтессы или закат?»
— Вестербро. Цепи, — хмыкнула Дженни, поднимая подкову. — Профессор решил продемонстрировать, что за нашими философскими разговорами стоит чья-то реальная... смерть?
Приземистые дома, густой туман и тусклые фонари Вестербро невольно вынуждали ссутулиться, воздух тут был душным, тяжёлым, плотным. Вскоре женщины оказались на той самой улице, где родилась Дитлевсен.
— Стены — цепи, — пробормотала Лис, проводя рукой по шершавой кирпичной кладке. — В этом районе гаснет свет. Ни капли королевского блеска. Только судьбы.
В конце улицы, рядом с заброшенным складом, Дженни обнаружила прислонённый к стене холст. На холсте был изображён портрет женщины с дымящейся сигаретой. На обороте небрежным почерком было написано: «Там, где застывает время, ищи то, что никогда не тает».
— Музей естественной истории?.. Лёд и тайны!
Через некоторое время подруги добрались до музея. В этот час он был, разумеется, закрыт.
— Время застыло здесь, среди костей и камней, — вздохнула Лис. — Но как попасть внутрь?
Дженни заметила, что одна из массивных дверей, ведущих во двор, приоткрыта. Они проскользнули внутрь... и быстро нашли зал, посвящённый Гренландии: витрины с образцами минералов, чучела полярных животных и, главное, большой макет айсберга за стеклом.
Лис и Дженни подошли к макету. На самом верху айсберга, в месте, куда ни за что никто бы не дотянулся, они увидели крошечный кусочек льда. Внутри него, как в капсуле, находилась... английская серебряная булавка.
...Из-за чучела белого медведя появился тот самый профессор.
— Я знал, что вы придёте, — сказал он. — Я искал... соратниц.
— Что это за булавка? Что это за игра? — спросила Дженни.
— Это не игра, приглашение к диалогу. Булавка принадлежала писательнице, которая собирала в Гренландии материалы для... то ли фантастического, то ли исторического романа о викингах. Я просто увидел в вас искательниц, разделяющих мою страсть к вымыслу и вызову, — улыбнулся профессор. — Ответ... в поиске. Дорогу осилит идущий/ая. А продолжение следует... выбор сделан.
