limurk

— То бишь ты пережила феноменальный опыт? Трансцендентный, можно сказать... Раздвоение личности, — задумчиво произнесла Дженни, раскачиваясь в плетёном кресле-качалке в форме грецкой скорлупки.

— А вдруг у меня диссоциативное расстройство идентичности? — с нотками грустной самоиронии заметила Лис.

Она расхаживала по библиотеке, скрестив на груди руки.

— Не думаю, — рассмеялась подруга, тряхнув кудрявой шевелюрой уже с голубыми прядями. — В любом случае... поразительное приключение. Мне так жаль, что меня не было рядом.

— Ты вовремя огрела Демона сковородкой, боюсь представить, что случилось бы, не вынырни ты тогда из лужи.

Краем глаза Лис заметила Субботу, которая магическим образом материализовалась буквально на несколько секунд.

— Всё же... меня беспокоит судьба сковородки, — скороговоркой затараторила она. — Утварь, которой так залихватски разбрасываются, переживает потрясения, трансформации и возвращается иной, чудит и втихаря пишет мемуары. Шуточное ли дело — пройти сквозь чью-то голову! Если выйти задом наперёд, можно стать красивым эпиграфом. Не изящным, конечно... Она открыла шкаф и достала оттуда тяжёлую сковородку... обещает изящества с гулькин нос. Но определённо лучше, чем выйти спереди назад. Эпитафией. А Демону полагается эпитафия?..

Лис подошла к глобусу, положила ладонь на выпуклую стеклянную поверхность и крутанула его.

Когда движение замедлилось, её взгляд упал на побережье. В этот раз на глобусе лежал город, залитый изнутри шара почти нестерпимым жёлтым светом. Точнее, это был не вполне город в привычном понимании, а праздник искривлённой геометрии. Улицы не знали, не ведали, что такое прямая; фасады домов, покрытые мозаикой и переливающимися осколками, плавились и текли, как тесто, создавая причудливые, волнообразные формы. Увенчанные нелепыми башенками, напоминающими взбитые сливки, и авангардными скульптурами, крыши выглядели по-детски непосредственно. В центре фантасмагории архитектурного сумасшествия красовался собор с высокими шпилями, словно покрытыми чешуёй ящера, и гигантскими лапами-колоннами.

Но взгляд Лис устремился не к морю, а к парку развлечений на краю города, похожему на многослойный торт. Рядом с закрученными в узел испанскими горками, стояли фахверковые домики с игрушечными мельницами, а по искусственной реке плыли крошечные лодки. Поодаль виднелась миниатюрная копия древнеримского Колизея с головокружительной змеёй американских горок. Вся территория была пронизана артериями фуникулёров, монорельсов и футуристических труб.

— Спорим, я угадаю с одной попытки, куда бы ты хотела отправиться? — с улыбкой сказала Лис, и в её зрачках заискрились лукавые смешинки. — В парк аттракционов!

Дженни захлопала в ладоши и закивала всеми кудряшками сразу:

— С превеликим удовольствием!

Через пару минут подруги уже ели фисташковое мороженое, сидя на ажурной скамейке под Эйфелевой башней в миниатюре. Воздух бутафорского Парижа полнился запахами свежей выпечки и дразнящим ароматом авантюры.

Прямо перед ними в водную гладь среди клумб и газонов с оглушительным всплеском падали дирижабли с визжащими от восторга взрослыми и детьми. Рядом по круглому желобу, как по горной реке, с шипением и смехом проносились гигантские круги. А над узкими улочками с многочисленными булочными и каруселями царила гигантская серебряная горка, взмывающая в небо на высоту трёх девятиэтажных домов, пронзая облака. Её искривлённые спиральные рельсы, как застывшая молния, стремились в бесконечность. Стальные жуки-вагонетки с невероятной скоростью взлетали по вертикали, замирали на вершине и стремительно падали вниз, совершая немыслимые виражи и закручивая мёртвые петли.

— Знаешь, — начала Лис, — Суббота, рыба-хромоножка... честное несовершенство. Ценность искренности. Мне бы очень хотелось в это верить, Джен... верить безоговорочно.

Дженни почувствовала неладное, перестала качать ногой и обняла подругу.

— А ты сомневаешься?

Лис тяжело вздохнула.

— Помнишь, я говорила, Суббота — это я, отражение моего богемного прошлого? Это был вихрь... театр абсурда из Беккета. Мы ждали чего-то великого, но на деле... Годо, который так никогда и не явился. Тем не менее... каждая встреча сулила волнующие знакомства, философские дебаты, безумные головоломки и, разумеется, стихи.

— Ты об АртБузе, да? Расскажи!

— Я как будто дышала в декорациях Уайльда... красиво, цинично и... невыносимо. Вокруг — поэты, поэтессы, музыканты/ки, художники/цы, театралы всех мастей... герои/ни Элиота, его бесплодной земли... пытались вырастить в пустыне что-то подлинное. В идеале... бессмертное! Кто же устоит перед анналами вечности?.. Фестивали, квартирники, творческие мастерские... я была влюблена... страстно и горячо... в утопию, в иллюзию, в атмосферу! В единственное, что тогда примеряло меня с реальностью, — Лис помолчала. — А потом всё обернулось ночным кошмаром... Душа моя, серьёзно, — её голос дрожал. — Я предпочла бы вычеркнуть эти пару лет из своей истории... как никчёмный черновик... скомкать и бросить в камин. Я ощущаю себя такой... банальной. Как бульварный роман.

— Почему? Что ты сделала?

— Влюблялась. Бестолково. В людей, которые видели во мне развлечение. Способ удовлетворить сиюсекундную потребность. О, моя запятнанная репутация меня нагоняла! — Лис криво усмехнулась. — Мне приписывали неуёмные аппетиты: мужчины, женщины... а я просто отчаянно металась. Мне так хотелось, чтобы меня любили. Остро и неумело... Вот и бегала восторженным щенком за каждым и каждой, кто обратил/а на меня внимание, — она понизила голос. — Одна мимолетная связь и... меня выкинули из АртБузы. Исключили из проекта. Изгнали. Мир рухнул. Веришь ли, я испачкала чистое искусство... такой себе персонаж Генри Миллера... оставила на пороге кучу первосортного дерьма!.. Пристыжённую, нагую, испорченную, меня выбросили на обочину.

На глаза Лис навернулись слёзы.

— А ещё человек, которого я... само собой, ошибочно... считала важным, авторитетным, значительным... с лёгкой руки назвал меня поверхностной, а мои тексты — примитивными. Это надолго выбило меня из колеи.

— Лис, родная, ты не должна была соответствовать их стандартам и вписываться... использовать слова, как оружие, мелочно. Недостойно.

— А потом моя близкая подруга от меня отвернулась. Ничего не попишешь... секс портит отношения, ставит на них крест. Я ужасна, Джен. Почти преступница. Мне себя не простить.

Дженни крепко сжала её руку.

— Послушай, — твёрдо сказала она, наклонившись вперёд, — ты не сделала ничего дурного. Ты, вероятно, запуталась, искала себя, тепло и принятие. Искренность, наконец! Скорее, другие не смогли выдержать твою неидеальность. Может, ты отказалась слишком настоящей для их фальшивого искусства?.. Простить? Кого? Заплутавшую художницу, преданную единомышленниц(к)ами?.. За что её прощать?

— Наверное, ты права... я должна... примириться... с собой, — повторила Лис, как заклинание. — Может, именно это хотела донести до меня Суббота.

Синдром дефицита внимания побуждал Дженни к постоянной мультизадачности. Почти одновременно она утешала подругу, разглядывала карусель, где на радужных лошадках, верблюдах и зебрах кружились довольные малыши, и угрюмого подростка в тени декоративного пустого павильона, стилизованного под старинный вокзал. Её профессиональный инстинкт сработал мгновенно.

Мальчик лет шестнадцати в серой куртке выглядел шокирующе неуместным на фоне буйной феерии цвета. Ссутулившись, он сидел на полу, обхватив голову руками. Люди вокруг вопили и хохотали, аттракционы работали без устали, музыка гремела, а парень не двигался, уставившись в одну точку, совсем как истукан среди пляшущих фей. Взгляд его был устремлён в никуда.

— Видишь? — прошептала Дженни. — Все вокруг излучают... механический восторг, а его выключили. Ошибка в коде искусственного счастья.

Лис прищурилась. В подростке ей почудилось что-то тревожное и понятное — неприкаянность, исключённость, потерянность.

— Не вписался, — пробормотала она.

Дженни встала, сделала несколько шагов по направлению к павильону и села на корточки на некотором расстоянии от ребёнка. Лис последовала за ней и остановилась за спиной подруги.

— Привет, меня зовут Дженни, а это моя подруга, Лис, — обратилась она к мальчику. — Ты выглядишь... слишком сосредоточенным. Что ты здесь делаешь, если не секрет?

Подросток медленно поднял голову, посмотрел на женщин пустыми глазами и уставился на свои колени.

— Ничего, — промычал он.

— Понимаю, — мягко ответила Дженни. — Мороженого хочешь?

— У меня другая идея, — шагнула вперёд Лис. — Лучше! Идём кататься на американских горках?

— Ни за что! — испуганно вскричал ребёнок. — Вы не понимаете... это место питается радостью. Если ты весел, оно тебя... перемалывает. Этот парк развлечений... кровожаден. Он заманчив, но... собирает души, крадёт настоящие чувства и перерабатывает в механический восторг, — он указал на толпу. — Смотрите, они бесконечно вертятся по кругу, покупают сладкую вату, смеются без умолку. Страна... поддельной радости, которой правит Хохотун.

— Погоди... Значит, чем радостнее ты здесь, тем опаснее? — спросила Лис.

Подросток кивнул.

— Именно. Всё устроено так, чтобы вынудить веселиться. Я не подчиняюсь, чтобы меня не перемололи.

— Храбро, — произнесла Дженни. — Но нельзя же сидеть тут вечно... жутковато, — она невольно поёжилась. — Да и... все эти люди... получается, они — узники/цы Хохотуна? Навсегда? А я-то думала, Ктулху-Франкенштейн был худшим из зол.

— Чего?.. — с намёком на любопытство посмотрел на неё ребёнок, впрочем, к нему быстро вернулось прежнее унылое выражение лица. — Хохотун заманивает в парк развлечений, а тут почти не возможно не веселиться... он поглощает удовольствие, ликование, упоение и перемалывает в энергию для аттракционов. Не пойму, как вы до сих пор в своём уме. Мои мама и папа, моя младшая сестрёнка, её смех напоминает звон колокольчиков... вон они, в дирижабле, уже в сотый раз ныряют в озеро.

— Ужасно, — сказала Лис. — Тебя как зовут?

— Франц Кафка.

От неожиданности Лис чуть не поперхнулась: занятное совпадение!

— Родители надо мной посмеиваются... посмеивались... мол, я никогда не улыбаюсь, — продолжал Франц, — называли ворчуном, хмурой тучей, пессимистом. Кабы знали, что меланхолия убережёт от поглощения, может, сами поверили бы в полупустой стакан.

— Есть мысли, как отсюда выбраться? — поинтересовалась Лис. — И как вызволить всех этих несчастных? — и она посмотрела на гигантскую серебряную горку. — Франц, Хохотун перемалывает радость в энергию для аттракционов, верно?

— Полагаю, да. Чем больше визга, тем быстрее вращаются карусели.

— Значит нужно отыскать... эмоциональный трансформатор. Место, где удовольствие преобразуется.

Дженни догадалась, к чему подруга клонит.

— Думаешь, исполинская горка?.. Этот колосс? Он, наверняка, требует мощного ликования... может, это и есть центр переработки?

— Звучит логично, — согласилась Лис. — А если попытаться ввести в систему то, что она не в состоянии переварить?.. В противоположность веселью?

Франц выглядел заинтригованным.

— Настоящая грусть? Отчаяние? Истинное сомнение? — предположил он.

Лис потёрла виски и поправила волосы.

— Ты спрашивал, почему мы всё ещё в здравом уме и твёрдой памяти... исключительно благодаря печали богемных времён. И сомнениям.

— Итак... план такой, — резюмировала Дженни. — Доберёмся до вершины горки. Попробуем донести туда толику сомнения и крупицу безнадёжности. И вызовем сбой системы.

— Но как? — спросил Франц. — Если сядем в вагонетку, скорей всего, не сможем не поддаться всеобщему механическому восторгу.

— Если серебряный исполин — трансформатор, его нужно обслуживать. Должен быть... служебный вход? — предположила Лис.

— Есть, — ответил мальчик, — думаю, туда ведёт винтовая лестница. В соседнем павильоне, за дверью с надписью «Посторонним вход запрещён».

— Отлично, никакого восторга, утомительный подъём, позволяющий сосредоточиться на плохом против всего хорошего.

— Тогда полный вперёд, — выдохнула Дженни. — Веди нас, Франц.

Кафка двинулся к соседнему павильону и повёл подруг в самый дальний угол. Над невзрачной, изъеденной временем дверью тускнела табличка. За дверью было темно и сыро. Пахло машинным маслом. Винтовая лестница уходила вверх и терялась в пустоте и безысходности.

Франц, Лис и Дженни начали подниматься по ступеням. Сначала они ступали бодро, но через несколько пролётов уже чертыхались и отдувались. Ноги гудели, потные ладони скользили по холодным поручням. Друзья едва дышали, когда доползли до крошечной служебной площадки на самой вершине, где гудел механизм и свистел ветер.

— Центр... переработки, — прошептала Дженни, указывая на гудящий маховик.

— Самое время взломать систему, — пробормотала Лис и сделала шаг вперёд.

Она сосредоточилась на болезненных воспоминаниях, на чувстве оголтелого стыда и одиночества изгоя, на предательстве и отречении. Её захлестнули гнев, обида, страх, отчаяние и сомнения.

Дженни положила руку подруге на плечо, словно заземляя её эмоции тоской по незбыточному, тревогой и беспокойством за всех грядущих.

Франц Кафка отрешённо стоял поодаль, усиливая врождённой меланхолией эмоциональный заряд.

Маховик перестал гудеть и остановился. Серебряный колосс содрогнулся под напором горя, боли и дурных предчувствий. Внизу, в парке, всё остановилось. Прервался смех, замолкли голоса. Люди, катавшиеся на дирижаблях и каруселях, замерли безвольными манекенами. Но потом медленно начали... осознавать. Их лица и взгляды полнились недоумением, усталостью, изумлением. Кто-то заплакал, кто-то ощутил голод, кто-то испытывал отвращение, а кто-то — тошноту.

Лис глубоко вздохнула.

— Пора спускаться.

Теперь серебряная горка стала обычным аттракционом. Втроём они сели а вагонетку и стремительно покатились вниз.

У озера Франц заметил сестру и маму с папой. Они выглядели сбитыми с толку, но вполне живыми. Подросток крепко обнял родных, а его вечно недовольное лицо озарила, наконец, искренняя широкая улыбка.

Лис и Дженни переглянулись. Мир вокруг снова пришёл в движение.

— Дело сделано, — сказала Дженни.

— Да, — согласилась Лис, — мы здесь больше не нужны.

И женщины рука об руку направились в город, оставляя позади страну неподдельной радости, где теперь бурлила настоящая жизнь.