![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
limurkЯ совсем не записываю по свежим следам… даром, что порезы на безымянных заживают мучительно долго, а сориентироваться в клубке идейного безобразия представляется проблематичным, хоть и не лишённым из(у/ю)мительных открытий. Кажется, я скоро разучусь читать что-либо кроме скучнейших корректур, реагировать на что-то помимо беспокойства, говорить о чём-то вместо возмутительных офисных перипетий (вулканолог в сумасшедшем доме, ё-моё) и стремиться куда-нибудь вне необитаемого острова. Давеча я констатировала усталость и утрату энергии, статичность целей, зацикленность в понедельниках и пустоту разбитого кувшина при всех негаданно обретённых стимулах.
Я давно определилась с выбором. Первое декабря случилось переломным и знаковым. А девятого появилась Р. Сколько было вложено эмоций, нежности обособленной и односторонней…
Зима выдалась творчески рекордной, насыщенной, пряной, обрушившись високосными посланиями П. За что и получила во все возможные свято-места. Самоконтроль страдает — раздражительность зашкаливает.
5 мая я возвращалась с запада доведённой до точки кипения необратимой паникой. Всё беспросветно рушилось: Л. избегала общения, сначала отыскивая благовидные предлоги, а потом и вовсе не удосужившись предупреждением… В день корпоратива в честь профессионального праздника она, вопреки моей уверенности в обратном, вернула мне спальник. Я поставила точку. Но побороть несправедливость и недостаточность усилий? Снова петлю Мёбиуса на шею?..
Нелинейное внутреннее время не лечит, а приучает жить с болью. Влюбиться в ту, знакомую, рядышком? В тёплую Т.? Даже с высшим. Гипотетически взгромоздить её на табурет? Молода, а это временный недостаток, чреватый гибкостью. В конце концов, процесс моей собственной деградации закончился в двадцать шесть. Да и мои одновременные талмуды пылились по разным углам, пока я убивала вечера шашлычным и лодочным маем. Гребчик из меня знатный — лавирующий и феминистичный. Паркуюсь, впрочем, я уже прилично.
Пикники, японские ресторанчики, нелепые концерты… не понимаю я стремления перекормить несуществующую публику. Вот, например, Е. С мрачной фамилией. Отменно строит фразы. Жива и ранима. С естественными монологами, полными энтузиасткой хандры. На сцену! Но петь ей категорически противопоказано. Девочка, не лишённая глубины и подтекстов, теряет всякий ша(рм/нс), когда берёт в руки гитару. Но — амбиции…
Когда пытаешься нечто доказать другим на чужом поле, в лучшем случае, убеждаешься, что являешься лузером. Вот почему я давно не фестивалю и не печатаюсь. Правда, мой стол широк и паутинен, а склонность к эксгибиционизму чересчур масштабна, чтобы заткнуться. Особенно гигантоманю на ниве пространных писем, пересыпанных вразнобой цитатами… Поначалу адресаты реагируют со знаком плюс, но рано или поздно, так или иначе моему пылу приходит антирезонанс. Ниже плинтуса падает самооценка. Я анализирую неприятности, причина коих сугубо во мне ли?..
Занятно вышло. Короткометражки позади ХАТОБа вызвали бешеный ажиотаж. Отдельный горячечный поцелуй тому, кто меня отыщет.
Мне сложно в толпе, но и меня охватила всеобщая растекающаяся восторженность, взаимная вежливость и старания парочки по соседству усадить нас поудобнее. А хот-доги после рядом с реставрируемой стекляшкой сопоставимы по вкусу с Хаашиной походной кашей — её лакомства я век не забуду! Загадочным образом полуночный троллейбус увёз нас сначала на Рогань, и на воображаемую линию мы попали после длительного кругового перелёта…
И чередой громких, худо-бедно аргументированных заявлений, самобичеваний и протестов, беспомощных насмешек с ироничными высказываниями о субкультурах, принадлежность к которым сдаётся мне если не непреложной, то прочной… весна, весна, весна… Впрочем, такое случается каждый второй день. Не из критических. Вне зависимости от цикла. Мой пмс непроходим, как чаща, глубок, как вечность.
Каждое майское утро — подтрунивание над собой… над гремучей смесью аутиста, интроверта, индивидуалиста, поэта, банальной эрудиции, кой-какой начитанности (ключевое — кой), неумения общаться и жажды восхищения интеллектуалов, нежелания иметь детей и страстной тяги к партнёрству, терпения к нынешним и бывшим лучшим, культа всецелой ноши и ребячливой звёздности, невнимательного редактора-трудоголика, пессимиста и транжиры… Как для чумной лекарство — соблазны, авантюры, приступы мизантропии.
Мне уже не хватает пальцев, чтобы сосчитать, сколько раз я разочаровывала родителей. Несмотря на несуразицы отменного воспитания, изрядную силу и совсем не безнадёжные способности, в пятнадцать лет я стала невыносимой. С тех пор для собственной матери я не изменилась, только усугубила грозу и выпятила неровности. На самом деле, моей глубокоуважаемой родительнице можно только посочувствовать — она всерьёз блюдёт свой долг передо мной, что не позволяет ей хлопнуть кулаком по столу и отправить меня восвояси. Будучи на её месте, я давно бы так поступила, ей-богу.
Да что я разоряюсь-то? «Если надо объяснять, то не надо объяснять».
Я не умею безответно ни чувствовать, ни открываться. Если бы некое существо заранее сообщало мне о кардинальных переменах в жизни, я, разумеется, не крутила бы пальцем у виска, цитируя нелюбимого Чехова «Этого не может быть, потому что не может быть никогда», но удивлялась бы определённо. Да-да-да, всё у меня происходит одномоментно и непредвиденно, а самым весомым аргументом в глубочайшей бездне по-прежнему остаётся непредсказуемость коллизий, но, тем не менее, мои благодарность и заслуженный стыд имеют место быть, здравствовать и почивать на лаврах.
Нынче я намерена проявлять неумеренную и, должно быть, непозволительную д(н)евническую сентиментальность наряду с полным отсутствием желания свирепо оттачивать мастерство мышлеловли и чувства юмора. Последнее, впрочем, либо давно почернело, отпало и валяется, либо… до свадьбы заживёт.
Отныне и, надеюсь, на ближайшее энное число лет 28 июня для меня — день если не священный, то значительный. Конечно, не потому что я патриот своей страны. Хотя, надобно признать, в России мне бы сейчас жилось куда менее уютно, обнимательно и радужно. Так что я склонна считать себя более космополитом, нежели русофилом. Нелепица — хочется в декабре махнуть в Москву, но не в одиночестве, за сим побаиваюсь… Я-то произвожу впечатление вполне консервативной гражданки, а вот моя обожаемая спутница — отнюдь (нецензурно-то как звучит словечко в финале)! Даром, что принципиальностью и целомудрием она за пояс меня заткнёт. Как пить дать.
Всё закрутилось забавно, спонтанно и не без трагикомедии — в моём стиле, то бишь обыденно и характерно. Помнится, мои кончики пальцев так и чесались язвительно высказаться на предмет вмешательства в частное общение, благих намерений, сознательного взлома почтовых ящиков, грандиозного выяснения отношений в песочнице и необъяснимой жестокости. Своей, в том числе. Мой эгоцентризм не позволяет открещиваться от ответственности, посему утверждать, что мне вполне удалось сохранить лицо, не стану.
«Если бы все знали, что все говорят обо всех, то все не разговаривали бы со всеми» (Габриэль Оното, если не врут). Хотя… всё, что написано до меня, — то моё. А вот кому присвоить авторство последнего изречения (кроме себя)— мнения всеведущего гугла разошлись: то ли Сенеке, то ли Моцарту. Девиз «Не навреди!» не содержится дословно в Клятве Гиппократа, если не ошибаюсь, да и я не хирург, но иной раз он и мою импульсивность сглаживает в молчание, не позволяя неуёмной вине вкупе с недовольными меня съесть.
Доводится встречаться с людьми противоречивых степеней странности: некоторые мне импонируют эксклюзивностью, прочих отталкиваю, сооружая стену недоумения.
На тридцатом году жизни я охотно признала, что ревнива, но слёзно и в подушку, а не в упрёк, подозрительно и громогласно. С моей-то страстью к многоугольникам ввязаться в очередной квадрат (опосля гордого заречения от оных) — в порядке наступления на грабли. До сих пор не садануло по лбу — прямо (по/за)разительно!
Я верую своему благодушию, а события начала лета меня попросту веселят абсурдностью псевдостолкновений интересов. Как болезненно мы реагируем на всё, нарушающее привычное течение субъективного бытия! Мы нередко видим то, что хотим, слышим избирательно, предпочитая иллюзию реальности. Чем я могу гордиться? Честностью? Слабое утешение. Никакой правды, кроме личностной, не существует. Всякий свершившийся факт допускает множество интерпретаций… так и формируется глобальный толковый словарь разношёрстных восприятий, где один утверждает, что обожает безвозмездно, другой ищет и находит отдушину, третий мается и сочиняет молитвы, влюбляется и мучается неуместностью чувства, а четвёртый благим матом кричит о своих бедах: «Уважаемые Надя и Ипполит!»…
А, в сущности, «любого, ничего ему не объясняя, можно заточить в тюрьму лет на десять, и где-то в глубине души он будет знать — за что» (Ф. Дюрренматт). Посидим?
Весь этот психоделический сумбур я затеяла только лишь для того, чтобы рассказать о своей любви. На этот раз не к искусству.
Я не умею преподносить сюрпризы. Во-первых, любой экспромт в моём исполнении должен быть (тщатель/тщет)но продуман и подготовлен. Во-вторых, в течение поэтапного организационного процесса я никак не искореню потребность делиться. Например, подарок на день варенья я вручила за несколько дней до праздника, потому как дождаться пятницы оказалось выше моих сил. А накануне 28 июня я не сдержалась и выложила имениннице программу трёх К: кони, куклы, кино.
Все, кто меня недурно знают, догадываются: я с неистребимым пиететом отношусь к лошадям. Не только к животным, к слову. Посему пожелала посадить Иришку верхом. Впервые, между прочим. Я оченно волновалась — с моим топографическим кретинизмом не проворонить бы пресловутый «Аллюр» с минизоопарком!
Мне досталась инертная обжорка Сказка, Иришке — медли(мечта?)тельный упрямец Чавес. Наша часовая прогулка кардинально отличалась от моих крымских бесцельностью и бессвязностью тропинок. Желанный рим для кобылки и мерина — пастбище, разумеется. Видать, когда мы облегчили их спины и накормили яблоками с сахаром, лошади склонны были оспорить утверждение: «Счастье — не конечная станция назначения, а способ путешествовать».
На обратном пути ливень загнал нас под рекламный щит, намокшими плечами мы растолкали пассажиров автобуса и поехали пить карамельный капучино.
Галерея «Кукольные сезоны» встретила нас улыбающейся белокурой хозяйкой. Мне искренне жаль, что уникальный харьковский музей в ближайшие шесть месяцев закроется. Небольшая мульти(о)смысленная коллекция завораживает. Я ни капельки не лукавила, экспрессивно вы(с)казывая Александре, владелице игрушечной вселенной, неуёмный восторг. Фотографировать запрещено, но прикосновение взглядом к крошечным фигуркам сродни детской взбудораженности неизведанной затеей. Я мало созерцательна, но прониклась до чеширской улыбки.
Позже вдвоём осваивали традиционно излюбленный мной маршрут по Дарвина, Пушкинской и близлежащим.
Наше общение с Иришкой началось с обсуждения идей, продолжилось событиями, переключаясь на людей. Измельчали? Увязли в будничном? Но по-прежнему тонко и трепетно испытываем друг друга, беседуя о волнующем, прозрачном, неосязаемом. Я складываю в копилку всё переговоренное — в надежде когда-нибудь воплотить с помощью символов… неисправимый дигитал вкупе с кинестетиком!
Последним аккордом нагрянул ужин с шампанским и фондю в Париже на Петровского. На десерт — неназойливые «Гуманитарные науки», перекликающиеся с пережитыми за июнь философствованиями, ночными бдениями и месседжами, робкими признаниями, волшебной страной, первым свиданием и погружением в семью. В потоке моего вечернего слабосознательного «математик может говорить всё, что придёт ему в голову, но физик просто обязан сохранять хотя бы крупицу здравого смысла» (Уиллард Гиббс). К тому же, «без образования нам угрожает ужасная, смертельная
опасность — воспринимать образованных людей всерьёз» (Гилберт Честертон). Хотя «иметь воображение без образования — всё равно, что иметь крылья, но не иметь ног» (Жозеф Жубер).
Я не за(га/гля)дываю наперёд, а здесь и сейчас у меня поиски трамвая на французский бульвар, винтовая лестница и эйфелева башня, чизкейк и шоколадный лате под пледом, бумажный фонарик, зацепившийся за провода, — настоящий борец за свою недолгое огненно-летучее существование, и бесконечное возвращение домой под проливным дождём…
Мне ведомы моменты безумственного оголтелого счастья, которое рассыпается красочным витражом в окне… нет, не храма моего — шалаша… и что бы там… верните меня к сказанному сию секунду, если вдруг…
Я люблю тебя.
Я давно определилась с выбором. Первое декабря случилось переломным и знаковым. А девятого появилась Р. Сколько было вложено эмоций, нежности обособленной и односторонней…
Зима выдалась творчески рекордной, насыщенной, пряной, обрушившись високосными посланиями П. За что и получила во все возможные свято-места. Самоконтроль страдает — раздражительность зашкаливает.
5 мая я возвращалась с запада доведённой до точки кипения необратимой паникой. Всё беспросветно рушилось: Л. избегала общения, сначала отыскивая благовидные предлоги, а потом и вовсе не удосужившись предупреждением… В день корпоратива в честь профессионального праздника она, вопреки моей уверенности в обратном, вернула мне спальник. Я поставила точку. Но побороть несправедливость и недостаточность усилий? Снова петлю Мёбиуса на шею?..
Нелинейное внутреннее время не лечит, а приучает жить с болью. Влюбиться в ту, знакомую, рядышком? В тёплую Т.? Даже с высшим. Гипотетически взгромоздить её на табурет? Молода, а это временный недостаток, чреватый гибкостью. В конце концов, процесс моей собственной деградации закончился в двадцать шесть. Да и мои одновременные талмуды пылились по разным углам, пока я убивала вечера шашлычным и лодочным маем. Гребчик из меня знатный — лавирующий и феминистичный. Паркуюсь, впрочем, я уже прилично.
Пикники, японские ресторанчики, нелепые концерты… не понимаю я стремления перекормить несуществующую публику. Вот, например, Е. С мрачной фамилией. Отменно строит фразы. Жива и ранима. С естественными монологами, полными энтузиасткой хандры. На сцену! Но петь ей категорически противопоказано. Девочка, не лишённая глубины и подтекстов, теряет всякий ша(рм/нс), когда берёт в руки гитару. Но — амбиции…
Когда пытаешься нечто доказать другим на чужом поле, в лучшем случае, убеждаешься, что являешься лузером. Вот почему я давно не фестивалю и не печатаюсь. Правда, мой стол широк и паутинен, а склонность к эксгибиционизму чересчур масштабна, чтобы заткнуться. Особенно гигантоманю на ниве пространных писем, пересыпанных вразнобой цитатами… Поначалу адресаты реагируют со знаком плюс, но рано или поздно, так или иначе моему пылу приходит антирезонанс. Ниже плинтуса падает самооценка. Я анализирую неприятности, причина коих сугубо во мне ли?..
Занятно вышло. Короткометражки позади ХАТОБа вызвали бешеный ажиотаж. Отдельный горячечный поцелуй тому, кто меня отыщет.
Мне сложно в толпе, но и меня охватила всеобщая растекающаяся восторженность, взаимная вежливость и старания парочки по соседству усадить нас поудобнее. А хот-доги после рядом с реставрируемой стекляшкой сопоставимы по вкусу с Хаашиной походной кашей — её лакомства я век не забуду! Загадочным образом полуночный троллейбус увёз нас сначала на Рогань, и на воображаемую линию мы попали после длительного кругового перелёта…
И чередой громких, худо-бедно аргументированных заявлений, самобичеваний и протестов, беспомощных насмешек с ироничными высказываниями о субкультурах, принадлежность к которым сдаётся мне если не непреложной, то прочной… весна, весна, весна… Впрочем, такое случается каждый второй день. Не из критических. Вне зависимости от цикла. Мой пмс непроходим, как чаща, глубок, как вечность.
Каждое майское утро — подтрунивание над собой… над гремучей смесью аутиста, интроверта, индивидуалиста, поэта, банальной эрудиции, кой-какой начитанности (ключевое — кой), неумения общаться и жажды восхищения интеллектуалов, нежелания иметь детей и страстной тяги к партнёрству, терпения к нынешним и бывшим лучшим, культа всецелой ноши и ребячливой звёздности, невнимательного редактора-трудоголика, пессимиста и транжиры… Как для чумной лекарство — соблазны, авантюры, приступы мизантропии.
Мне уже не хватает пальцев, чтобы сосчитать, сколько раз я разочаровывала родителей. Несмотря на несуразицы отменного воспитания, изрядную силу и совсем не безнадёжные способности, в пятнадцать лет я стала невыносимой. С тех пор для собственной матери я не изменилась, только усугубила грозу и выпятила неровности. На самом деле, моей глубокоуважаемой родительнице можно только посочувствовать — она всерьёз блюдёт свой долг передо мной, что не позволяет ей хлопнуть кулаком по столу и отправить меня восвояси. Будучи на её месте, я давно бы так поступила, ей-богу.
Да что я разоряюсь-то? «Если надо объяснять, то не надо объяснять».
Я не умею безответно ни чувствовать, ни открываться. Если бы некое существо заранее сообщало мне о кардинальных переменах в жизни, я, разумеется, не крутила бы пальцем у виска, цитируя нелюбимого Чехова «Этого не может быть, потому что не может быть никогда», но удивлялась бы определённо. Да-да-да, всё у меня происходит одномоментно и непредвиденно, а самым весомым аргументом в глубочайшей бездне по-прежнему остаётся непредсказуемость коллизий, но, тем не менее, мои благодарность и заслуженный стыд имеют место быть, здравствовать и почивать на лаврах.
Нынче я намерена проявлять неумеренную и, должно быть, непозволительную д(н)евническую сентиментальность наряду с полным отсутствием желания свирепо оттачивать мастерство мышлеловли и чувства юмора. Последнее, впрочем, либо давно почернело, отпало и валяется, либо… до свадьбы заживёт.
Отныне и, надеюсь, на ближайшее энное число лет 28 июня для меня — день если не священный, то значительный. Конечно, не потому что я патриот своей страны. Хотя, надобно признать, в России мне бы сейчас жилось куда менее уютно, обнимательно и радужно. Так что я склонна считать себя более космополитом, нежели русофилом. Нелепица — хочется в декабре махнуть в Москву, но не в одиночестве, за сим побаиваюсь… Я-то произвожу впечатление вполне консервативной гражданки, а вот моя обожаемая спутница — отнюдь (нецензурно-то как звучит словечко в финале)! Даром, что принципиальностью и целомудрием она за пояс меня заткнёт. Как пить дать.
Всё закрутилось забавно, спонтанно и не без трагикомедии — в моём стиле, то бишь обыденно и характерно. Помнится, мои кончики пальцев так и чесались язвительно высказаться на предмет вмешательства в частное общение, благих намерений, сознательного взлома почтовых ящиков, грандиозного выяснения отношений в песочнице и необъяснимой жестокости. Своей, в том числе. Мой эгоцентризм не позволяет открещиваться от ответственности, посему утверждать, что мне вполне удалось сохранить лицо, не стану.
«Если бы все знали, что все говорят обо всех, то все не разговаривали бы со всеми» (Габриэль Оното, если не врут). Хотя… всё, что написано до меня, — то моё. А вот кому присвоить авторство последнего изречения (кроме себя)— мнения всеведущего гугла разошлись: то ли Сенеке, то ли Моцарту. Девиз «Не навреди!» не содержится дословно в Клятве Гиппократа, если не ошибаюсь, да и я не хирург, но иной раз он и мою импульсивность сглаживает в молчание, не позволяя неуёмной вине вкупе с недовольными меня съесть.
Доводится встречаться с людьми противоречивых степеней странности: некоторые мне импонируют эксклюзивностью, прочих отталкиваю, сооружая стену недоумения.
На тридцатом году жизни я охотно признала, что ревнива, но слёзно и в подушку, а не в упрёк, подозрительно и громогласно. С моей-то страстью к многоугольникам ввязаться в очередной квадрат (опосля гордого заречения от оных) — в порядке наступления на грабли. До сих пор не садануло по лбу — прямо (по/за)разительно!
Я верую своему благодушию, а события начала лета меня попросту веселят абсурдностью псевдостолкновений интересов. Как болезненно мы реагируем на всё, нарушающее привычное течение субъективного бытия! Мы нередко видим то, что хотим, слышим избирательно, предпочитая иллюзию реальности. Чем я могу гордиться? Честностью? Слабое утешение. Никакой правды, кроме личностной, не существует. Всякий свершившийся факт допускает множество интерпретаций… так и формируется глобальный толковый словарь разношёрстных восприятий, где один утверждает, что обожает безвозмездно, другой ищет и находит отдушину, третий мается и сочиняет молитвы, влюбляется и мучается неуместностью чувства, а четвёртый благим матом кричит о своих бедах: «Уважаемые Надя и Ипполит!»…
А, в сущности, «любого, ничего ему не объясняя, можно заточить в тюрьму лет на десять, и где-то в глубине души он будет знать — за что» (Ф. Дюрренматт). Посидим?
Весь этот психоделический сумбур я затеяла только лишь для того, чтобы рассказать о своей любви. На этот раз не к искусству.
Я не умею преподносить сюрпризы. Во-первых, любой экспромт в моём исполнении должен быть (тщатель/тщет)но продуман и подготовлен. Во-вторых, в течение поэтапного организационного процесса я никак не искореню потребность делиться. Например, подарок на день варенья я вручила за несколько дней до праздника, потому как дождаться пятницы оказалось выше моих сил. А накануне 28 июня я не сдержалась и выложила имениннице программу трёх К: кони, куклы, кино.
Все, кто меня недурно знают, догадываются: я с неистребимым пиететом отношусь к лошадям. Не только к животным, к слову. Посему пожелала посадить Иришку верхом. Впервые, между прочим. Я оченно волновалась — с моим топографическим кретинизмом не проворонить бы пресловутый «Аллюр» с минизоопарком!
Мне досталась инертная обжорка Сказка, Иришке — медли(мечта?)тельный упрямец Чавес. Наша часовая прогулка кардинально отличалась от моих крымских бесцельностью и бессвязностью тропинок. Желанный рим для кобылки и мерина — пастбище, разумеется. Видать, когда мы облегчили их спины и накормили яблоками с сахаром, лошади склонны были оспорить утверждение: «Счастье — не конечная станция назначения, а способ путешествовать».
На обратном пути ливень загнал нас под рекламный щит, намокшими плечами мы растолкали пассажиров автобуса и поехали пить карамельный капучино.
Галерея «Кукольные сезоны» встретила нас улыбающейся белокурой хозяйкой. Мне искренне жаль, что уникальный харьковский музей в ближайшие шесть месяцев закроется. Небольшая мульти(о)смысленная коллекция завораживает. Я ни капельки не лукавила, экспрессивно вы(с)казывая Александре, владелице игрушечной вселенной, неуёмный восторг. Фотографировать запрещено, но прикосновение взглядом к крошечным фигуркам сродни детской взбудораженности неизведанной затеей. Я мало созерцательна, но прониклась до чеширской улыбки.
Позже вдвоём осваивали традиционно излюбленный мной маршрут по Дарвина, Пушкинской и близлежащим.
Наше общение с Иришкой началось с обсуждения идей, продолжилось событиями, переключаясь на людей. Измельчали? Увязли в будничном? Но по-прежнему тонко и трепетно испытываем друг друга, беседуя о волнующем, прозрачном, неосязаемом. Я складываю в копилку всё переговоренное — в надежде когда-нибудь воплотить с помощью символов… неисправимый дигитал вкупе с кинестетиком!
Последним аккордом нагрянул ужин с шампанским и фондю в Париже на Петровского. На десерт — неназойливые «Гуманитарные науки», перекликающиеся с пережитыми за июнь философствованиями, ночными бдениями и месседжами, робкими признаниями, волшебной страной, первым свиданием и погружением в семью. В потоке моего вечернего слабосознательного «математик может говорить всё, что придёт ему в голову, но физик просто обязан сохранять хотя бы крупицу здравого смысла» (Уиллард Гиббс). К тому же, «без образования нам угрожает ужасная, смертельная
опасность — воспринимать образованных людей всерьёз» (Гилберт Честертон). Хотя «иметь воображение без образования — всё равно, что иметь крылья, но не иметь ног» (Жозеф Жубер).
Я не за(га/гля)дываю наперёд, а здесь и сейчас у меня поиски трамвая на французский бульвар, винтовая лестница и эйфелева башня, чизкейк и шоколадный лате под пледом, бумажный фонарик, зацепившийся за провода, — настоящий борец за свою недолгое огненно-летучее существование, и бесконечное возвращение домой под проливным дождём…
Мне ведомы моменты безумственного оголтелого счастья, которое рассыпается красочным витражом в окне… нет, не храма моего — шалаша… и что бы там… верните меня к сказанному сию секунду, если вдруг…
Я люблю тебя.
