limurk | Нежин, Качановка, Тростянец, Киев, 8 марта, 2012

Надобно браться за Качановку и Тростянец годичной давности. По истёртым почти воспоминаниям, возвращая себя в бесхребетно и беззазорно счастливый год, за который расплачиваюсь любимейшей работкой вулканолога в сумасшедшем доме / масонском обществе интриганов, пустынными выходнями, вопиющей неуместностью, дёргающимся сердцем при всяком случайном взгляде на полочку в ванной и рисовую вермишель… лицемерием и подозрениями во всеобщности одеяла, которым измазана сплошь… Меня наизнанку выворачивает, бельём застиранным выкручивает — как всё меняется меньше чем за год… Как сдают клятвенно любящие… как всё обыденно в большинстве своём… одина(о?)ково! Вне желания хоть сколько-нибудь шевелиться… моя заниженная самооценка с завидной популярностью пеняет мне, повсюду всё чрезвычайно высокого о себе мнения.
Каково, а? Я — не более чем отвлечённый метод излечиться от давней хвори.
Всё самое интересное началось в моей жизни три с половиной года назад. Единственное, чего хочу нынешним февральским воскресным вечером — писать. Но зачем придавать значение глупым словам? Драматурга из меня не выйдет. Свежи в голове пророческие полуночные небылицы в полнолуние… которые меня интересуют гораздо больше, чем дурацкое феррари за пять миллионов долларов.
Утром символом гранитной науки и оскоминной беременности (гамлетовскими призраками преподавания и составления научно-популярных неопубликованных четырёхсотстраничников вкупе с несостоявшейся диссертацией об уникальном случае партогенеза) встретил нас нежинский солёный огурчик.

На вокзале ни свет, ни заря нежнейше заобнимала Каллинка и мы отправились в центр, где Снежик учинила нам изумительный краткий экскурс в историю университета и православия мимо проклятой церкви, гоголей, исконно фольклорной зимы, душистых домашним жиром пирожков и тёмной обжигающей жидкости, которую принято в наших краях выдавать з(н?)а чай.

Инопланетным испоконьем и крупнозернистым вихрем нахлынули ваджры всецело моей поэзии и нового пути, которым шагаю, с переменным успехом, часы, недели, месяцы… я увижу обоих вскоре. Выдумала очередной рубеж — мартовское паломничество в столицу. На масленицу.
А тогда… началось хомячество — вкуснейших слоёностей с ветчиной. И состоялись моментальное свидание с паточными дрёмками в тесном тряском кресле пригородного автобуса на чьих-то дутых и дымчатых пуховых плечах… и восхитительная снежная Качановка, наполненная духа́ми вольготной, февральской ещё стужи, заледенелый грандиозус озера с воинственной фигурой в длинном пальто, шевченковский дуб и муромская молчаливая хандра, сияющая энергичная Маринка и беговые прогулки.

Читки, стихи, споры, сосиски на постсоветской кухне хозяйственных помещений парка… попытки отправить Снежика домой и беспокойство — как же она сквозь темноту, не дождавшись автобуса, вдрызг замёрзшая, с разряженным телефоном найдёт нас… лесбийская свадьба Венеры и Веги.
Совместный сон втроём на объединённых развалюшках-полуторках старинной усадьбы. Смешное пробуждение, песни вслух по дороге — погружением в детство, танцующее ожидание в попытках согреться на остановке и, наконец, Тростянец. Вторая ночь в музее. На перине среди подушек в обнимку с местечковым самогоном. Сугубо для сугреву тушёнки!