Киев январский (впервые у Маргариты)

[limurk]

Женщина, которая не умеет ждать, ущербна, на мой взгляд. Я не испытываю жажды, увязая в самоедстве, сетовать. Пусть я раздражительна и сентиментальна, редко противлюсь течениям, но готова взбеситься, когда мне навязывают диссертацию с оглушительным китчем посторонней мудрости – две трети пройдено…

Я обожаю будни, начиная с понеделкина вечера. При минимальной университетской нагрузке в весеннем семестре я могу позволить себе ложится только тогда, когда валюсь с ног, исписавшихся рук, изглядевшихся в монитор глаз. Я не чувствую, что шкатулка моя пуста с тех пор, как установила аську: дружелюбно покрякивает домовёнок, регулярно новостят, как минимум, двое.

Тяжелее даётся мне пятница. Три года подряд я по субботам работала, нынче меня сглатывает заунывная тишь недоуикенда. Пассивные абитуриенты грядут воскресеньем. Интернет сплошь оффлайнится. Припадки ярости сменяются муторной жалостью. Да знаю я бесчисленные способы блистательно отвлечься!.. И «одиноким бываешь только тогда, когда на это есть время»…

А у меня что? Cтрастишки тепличного торнадо. На-гора – щебёнка готовых рецептов игрушечной вселенной, с(к)укотеющей /среди кукол/ экзистенциализмом в духе пмс. Одинокость гложет не потому, что некому позвонить… напротив! Да и насыщенно прос(т?)ранство вокруг. Хотя бы один человек точно броситься за меня в горящий дом /подозреваю, не единственный/. Мне даже анальгин не нужен – благополучна вусмерть.

Не могу позволить себе вопли. Каждодневные. Не смешно, а проникновенно, ноют бездонные, гениальные, желанные. А мои рухнувшие /в очередной наконец/ миры – песочные неказистые домишки на пляже, выстроенные капризной дитятей. Изливать в кого-то – беспомощно. От чужих увещеваний противно, хоть сама я в жилетку, пропитанную соплями, кутаюсь – согревает… Горько не столько оттого, что нежность эпизодическая и слушают по настроению – не сама не воскресну, от своего бессилия хоть что-то для кого-то… хоть отвлекающую процедуру укутывания шеи шарфом, засыпания горчицы в носки… если решаемо анальгином, за которым нужно бежать неумытой с похмелья в аптеку, я бы десять раз на дню! Если от водного раствора этилового спирта легче… я бы не прекращала пить, честноехоллиголайтловское. Если б не убоялась пожелтеть, давно бы завернулась во внутреннюю радугу…

Тешу себя, что после частых просыпательств, после /не вслух/ освистанного спектакля одного актёра в центре довузовского образования, после пятичасового просмотра рождественских романтических кинолент в пути, сопровождаемого головной болью, накануне празднования нового года по муромскому календарю, обещанного Маргошке, под глазами не тени/мешки/синяки – незабудки в растрескавшихся прожилках… дабы вписаться в антураж Касумкиной сиренево-фиалково-алопарусно-ветчинно-коричной коробочки, которая сразу же берёт меня в почитательницы маломебельным простором и охапками розового воздуха у барной стойки.

Сфотографировать всёэтолепие тайно в поэтичном ракурсе так и не удалось, как и зафиксировать урбанистический с болотцем пейзаж с балкона двенадцатого этажа.       

Сумире /комок парадоксов/, твердившая об абсурдном беспорядке загодя, была обнаружена в образцовой чистоте.   

Мигренька, простукивающая настырно виски, отпустила к ночи следующего дня, когда блинами с икрой сытно закушивалась остренькая прохладца вермута: «Давай спать, а то завтра встретимся, поговорить будет не о чем».

Помимо топографического силён во мне кретинизм бытоприборный. А квартирка на Пчёлкиной улочке отличается мудрёной, не знакомой доселе мне, техникой: начиная с ключа и заканчивая кондиционером, который мне любезно предложено включать, если замёрзну. Не знаю, как чёрт, ногу я не сломила /хоть попу расшибла/, но свой страх и риск скрутила в бараний рог во имя осваивания духового и стирального отверстий.

Обдумывая во вторник утром трактат о пользе гелевых ногтей при жарке блинов, я подъезжала к Ленинградской площади /как водится/ с противоположной /нужной/ стороны.

Ха-а и Крайзер всякий раз открывают мне столицу с неизведанной кочки зрения.
                           
Набродившись вдоволь Гончарами, отпустив исчезающую в Крещенские купания Каллинку, мимо снующих настырными шмелями автомобилей пробравшись на Подол, осели дожидаться Марго и водку.

Ближе к ночи, вместе с Навочкой затискивая пушишковых востроносых зверух на третьей улице строителей под пугливые взвизгивания Касумки, читались и спорили. Зеленоглазые марсиане делили принесённые Талей тюльпаны, целовались, укладывались на пол в потугах вольфрамового загара или вычёсывания опилками кудрей.

Среду без зазрения ухлопали похмелье, сумбурные поиски Позняков в сизом дожде, ножные русалочьи антиоргазмы тесной замши, сны со свирепым единорогом и босыми танцами на снегу.    

Мой театральный сезон 2011 в четверг открыла русская драма Сервантеса-Булгакова: «Я пишу жизнь. Наружу весь позор её. Весь мертвящий холод. Весь запутанный мелочами мир. Я писатель мистический. Я прикладываю великие усилия, чтобы стать бесстрастно над красными и белыми.
Я не могу… Подхалимствующие пьесы… людям без нужды… Они – как коту штаны, как собаке бюстгальтер»…

/http://www.rusdram.com.ua/plays/don_kikhot_1938_hod/

А вечером пятницы мы с Маргошкой отправились прямиком в гости к её шотландскому шефу: загодя праздновать день рождения Роберта Бёрнса с аутентичными потрохами, супом, виски, печеньем и зрелыми британцами на зависть моей ма-англоманки. Чувствуя себя глуховатой и четвертьнемой, судорожно пытаясь формулировать редкие фразы на ломаном, крепко забытом с подростковых времён, смущённо уткнувшись в тарелку с изюмчатым пудингом, я поддерживала подобие светской беседы с истым лондонцем по соседству. Каждый из мужчин подготовился тщательно – декламировал /и на старом шотландском диалекте/, рассказывал смешные историйки о Робби:

«Дети родились, однако,
Ожиданиям вопреки,
Страхолюдные – в папашу
И в мамашу – дураки!»        

Я далеко не дюймовочка, хоть до секвойи не дотягиваю, но на фоне высоченных импортных инженеров смотрелась фигуральной лилипуткой… «Мистер, когда палец показывает на небо — только псих смотрит на палец».

Захмелевшие, мы вернулись домой встречать прилетающего на экспрессе Воробья. «Я – поэт, моё имя дурак!» Да и СПИ… у меня. Синдром полного идиёта – распространённое богемное заболевание, чреватое провалами в сознании. ЛенКу с розами, успокаивающую впечатлительную Касуми /Незабудковая в роли няньки?/  помню, Субботина, лихо поедающего пиццу, тоже, летающие вилки – нет. Замысловатей: «любовь – как лук: снимаешь один зловонный слой за другим, пока не разревешься над раковиной».          

В субботу «светила русской поэзии», просматривая судьбы мира сквозь узорчатые стекляшки и янтарную жидкость, обленившись, отказались от прогулки по Оболонской набережной. Альтернатива – стихийная пельменная на Фиалковой кухне и посиделки в благовонной гостиной Лисихвосты: «Трудно материться когда поешь! – Попробуйте прищелкивать пальцами».  
   

А потом я «пошла стучать в небеса и слушать отзвуки… потому что преданность – это когда исключаешь себя из уравнения… а я сильная девочка, сама завязываю сандалии и вообще… это мой год. Я буду жить по своим правилам: куплю свадебное платье, заведу ребенка, а потом умру и встречу милого парня»…